"Дмитрий Каралис. Мы строим дом" - читать интересную книгу автора

брата был мне непонятен: затраты предстояли немалые.
-- Не горюйте! -- подбодрил нас Феликс. -- Потуже затянем ремни, зато
будет дом. Главное -- начать!..
-- В принципе, это реально, -- потянулся к самовару Молодцов. --Если
что, займем... -- Он помолчал. -- Я согласен!
Теперь я сунул свой стакан под носик самовара. Зажурчала витая струйка,
укорачиваясь.
-- Я тоже, -- коротко сказал я, скрипнув краником. Мне самому
понравилось, как я сказал.
Феликс посмотрел на меня с уважением.
-- Попробовать, конечно, можно, -- пожал плечами Удилов. -- С Верочкой
надо только посоветоваться...
-- Ты не крути, -- прервал его Феликс. -- С Веркой я сам поговорю.
Отвечай за себя: согласен или нет?
Удилов сложил на груди руки, похмыкал и сказал, что согласен.
-- Молодец! -- похвалил его Феликс. -- Будешь моим замом по
инструменту. Только на тебя в таком тонком деле можно положиться.
Удилов сдерживал гордую улыбку.
-- Но это не все. За тобой рытье котлована и другие особо точные
работы. Обтесывание бревен, перетаскивание камней, подноска воды...
Потом мы снова заправляли самовар, называли Феликса командиром и
говорили, что он голова: так быстро подписал нас на гигантскую стройку. И
главное, все предусмотрено, все рассчитано. Купим за бесценок хороший
бревенчатый дом, завезем всякий там цемент, песок и начнем заливать
фундамент. А на следующее лето поставим сруб и займемся отделкой...
Феликс чиркал в блокноте эскизы и улыбался задумчиво.

Сразу после войны отец получил участок на Карельском перешейке и
разрешение на вывоз стройматериалов с разрушенной линии Маннергейма. Отец
собирался поставить избушку и разбить огород -- шестеро детей просили есть.
Слово "дача" тогда произносилось с иронией. Оно плохо вязалось с колючей
проволокой в близком лесу, табличками "мины" и карточной системой.
Отец разобрал остатки какой-то казармы, прихватил несколько патронных
ящиков-сундуков и привез материал на участок, который числился в визуальных
ориентирах: от старого дуба до бетонного погреба и от дороги до заброшенного
колодца. Сосновый брус, вагонка в буро-зеленых маскировочных пятнах и
оконные рамы были сложены на зиму в штабеля и сбиты скобами.
-- Теперь, Шурочка, заживем! -- радовался отец, обсаживая участок
кленами. -- Четверо сыновей! Две дочки! Зятья будут, невестки! Внуки пойдут.
Да и мы с тобой еще не старые. Картошки насадим, арбузы потом разведем,
цветы! Черпни воды из воронки, полей. Карточки, наверное, скоро отменят...
Зимой отец фантазировал над проектами будущего дома и посылал подросших
в эвакуации сыновей на закопченные развалины, где еще пахло жильем и гарью,
собирать гвозди, петли и дверные ручки. Ящики дубового письменного стола --
немногой мебели, уцелевшей в блокаду, к весне отяжелели от гвоздей и
выдвигались с пронзительным писком. Гвозди по вечерам выпрямляли на куске
рельса мои будущие старшие братья; точнее -- старшие братья будущего меня,
поскольку я тогда еще не планировался. Четвертый старший брат, находясь в
трехлетнем возрасте, наверняка мешался под ногами и норовил сунуть палец
между звонким рельсом и молотком.