"Григорий Канович. Зюня из Одессы" - читать интересную книгу автора

будет время для доигрывания, - сказал я.
- Если будет, то обязательно доиграем, - настаивал Зюня. - Обязательно.
Несмотря на мои очень уж неприличные годы память у меня, скажу вам по
секрету, хорошая. Я все восстановлю без всякого обмана, ничего не прибавлю и
не убавлю, расставлю на доске все как было. Можете быть уверены. Или начнем
новую партию?
- Уж как вы захотите, - пообещал я ему и поднялся со скамейки.
Зюня сгреб с нее выигранные им фигуры и, нервно мигая, посмотрел на
меня пронзительным, прощальным взглядом, таким, каким когда-то, бывало, в
Литве, в Вильнюсе, смотрел на меня мой престарелый отец, неусыпный сторож
моей жизни, когда я брался за ручку обитой дерматином выходной двери его
квартиры и когда, как всякий раз ему казалось, я уходил от него навсегда.
Дела вынудили меня надолго из солнцем зажаренного, как шашлык, Израиля
уехать в страну исхода, и, если честно признаться, в суматохе чужого города
я успел, к стыду моему, забыть про Зюню, про скамейку под ветвистым платаном
и недоигранную партию, в которой у меня не было никаких шансов на спасение.
Но по приезде домой меня почему-то снова потянуло на ту дорожку, на
засиженную, выцветшую скамейку, на которой целыми днями сиднем сидел сторож
дочкиной квартиры Зюня Каплан, но и на дорожке, и на скамейке я встретил
чужих людей, которые курили, караулили свои свертки и пластиковые мешки с
продуктами, ласкали своих пушистых баловней-пекинесов, а иногда кое-кто
оглашал тихие окрестности въевшимся в кровь импортным сквернословием.
Но всякий раз, когда я проходил мимо платана, а проходил я мимо него
чуть ли не через день, то заслуженного строителя Украины Зиновия Каплана там
не заставал.
Томимый дурными предчувствиями, я старался менять график своего прохода
через скверик мимо скамейки, но картина, к великому сожалению, не менялась.
Видно, жена Зюни Люся - вторая сторожиха квартиры дочери Дианы
Луценко - снова захворала, а у внучки Лиоры в университете начались зачеты и
экзамены, и, кроме самого Зюни, за больной некому ухаживать.
Может, и сам старик занемог. Не богатырь же... Как никогда, мне вдруг
захотелось доиграть с ним отложенную партию или попробовать взять реванш в
новой, снова пожертвовать своими пехотинцами и попасть под связку, которая
неизбежно ведет к потере качества и позорному проигрышу...
Но моим хотениям, к несчастью, не суждено было сбыться.
На одном из уличных фонарей близ улицы имени Мордехая Анилевича мне
бросилось в глаза развевающееся на ветру похоронное извещение с оборванными
не ветром, а злоумышленником краями, обычным в таких случаях благословением
памяти и до ужаса знакомой фамилией - "Зиновий Каплан".
Опустив голову, я постоял возле фонаря, а потом направился, словно к
надгробию, к скамейке, сел и вдруг среди кучки окурков, стаканчиков из-под
мороженного, брошенных полиэтиленовых мешочков с надписью "Зиль везоль" -
"Самые дешевые товары" - увидел тонкую, почти растоптанную веточку с
жухлыми, полуживыми листочками, которой Зюня столько лет обмахивался,
отпугивая настырных, израильских мух.
Я бережно поднял ее, как реликвию, с земли, очистил от пыли и в
сумраке, опустившемся на разгоряченный город, медленно и суеверно стал ею
обмахиваться. Мухи уже давно спали беспробудным сном, и я толком не знал,
кого же я в тот вечер отпугивал доставшейся мне в наследство от Зюни
веточкой - может, собственное бессилие что-то изменить и вернуть назад,