"Григорий Канович. Продавец снов (повесть)" - читать интересную книгу автора

месье Морис и удалился.
Он долго не возвращался, и сколько я ни гадал, зачем он ушел, ничего путного
на ум не приходило. Я мысленно сравнивал месье Заблудовского с моими
предыдущими собеседниками и все больше укреплялся во мнении, как опрометчивы
и несправедливы заведомые оценки. Что мы знаем друг о друге, что мы знаем,
повторял я про себя. Какова мера нашей общей печали? Почему только она, эта
печаль, эти утраты роднят нас всех, а скоротечная радость разъединяет? Кто и
когда нам вернет дом - не тот, что стоит в Каунасе, напротив Военного музея,
и не тот, что расколот междоусобными распрями, как у Натана с Рашелью, а
тот, что заповедал Господь Бог,- дом, в котором обитала наша душа и который
мы с таким ожесточенным и самоистребительным рвением ради корысти разрушили
и опустошили?
Месье Морис появился не один, а вместе со стройной женщиной в накидке и едва
различимым ребенком в детской коляске.
- Гляньте! Это я.- Старик ткнул пальцем в коляску на фотографии.- А это
мама, светлый ей рай... По ночам, когда не сплю, я слышу, как рессоры
скрипят, как она меня баюкает... А это наш дом...
Он проводил меня донизу, протянул на прощание руку и тихо сказал:
- Если Бог даст и вы еще приедете в Париж, привезите мне из Ковно хоть
кирпичик от стены... на могилу...
Не было для меня занятия более хлопотного, чем поиски подарков для жены.
Зная о моих мучениях, она перед каждой моей поездкой предупреждала: "Не ищи,
не трать зря времени и денег, все равно ничего стоящего не привезешь. - И
насмешливо добавляла: - Ты сам хороший подарочек!"
Как я ни уговаривал Идельсона, что сам что-нибудь выберу, что одежду нельзя
покупать на глазок, тот не сдавался: только шубу! Тем более что растроганный
Майзельс согласился скостить цену более чем наполовину.
- А если не подойдет?
- Не подойдет - продашь,- не растерялся Натан.
- Ты, я вижу, собираешься из меня заправского торговца сделать - то снами,
то шубами...
- Пока Николь не раздумала, отправляйтесь за обновкой.
Все дальнейшие препирательства были бесполезны, ибо тут наши взгляды на
жизнь, мягко говоря, рознились. А о том, что жена, узнав, на какие деньги
куплен подарок, шубы никогда не наденет, я и заикнуться не мог.
Я шагал за Николь в магазин великодушного меховщика Жака Майзельса и злился
на себя, что в который раз уступил Натану, позволил ему навязать свои
условия, вместо того чтобы проявить характер и сказать решительное: нет! С
одной стороны, меня обуревало желание угодить другу, сделать приятное жене;
с другой - мне хотелось, по хлесткому и образному выражению Идельсона,
остаться верным ленинцем.
До магазина было квартала два, и, пока мы шли, я думал и о другом подарке -
нашему учителю Вульфу Абелевичу Абрамскому, которому и я, и Натан очень
задолжали. Приду, думал я, на кладбище, склоню голову над могилой, а Троцкий
своим скрипучим, вечно простуженным голосом ехидно спросит:
- Ну, как там в Париже поживает мой любимчик Натан Идельсон?
И я ему, мертвому, что-нибудь совру.
Ведь правда не только живым, но и мертвым ни к чему. Мертвые тоже нуждаются
в небылицах. Кроме вечного сна, им еще нужны добрые, воскрешающие их из
небытия сны. Разве скажешь Вульфу Абрамовичу, что Натан, любимый ученик и