"Александр Каменецкий. Чудо (Комедия в двух действиях) " - читать интересную книгу автора

себе коридор с индивидуальными кабинками. Садишься в кресло,
расслабляешься, суешь в автомат десятку, разъезжаются шторки, и по сцене
перед тобой ходят голые бабы. Ровно пять минут. Потом занавес падает, и
тебе сообщают прейскурант. От полтинника и выше живые люди по заказу
трахаются. И лесбиянки, и педики, и малолетки - только плати. Ты сидишь за
пуленепробиваемым стеклом, а рядом - рулончик туалетной бумаги. Чтобы
ручонок от возбуждения не замарать. (Мишу передергивает). Зато работала.
Типа, хлеб свой даром не ела.
М. - Ты что это, серьезно?
А. - А ты думал, шучу? Live-Pipe-Show называется.
М.- Какой ужас! (после паузы) И сколько она за это получала?
А. - Вот умница, сразу к делу. Тебя туда не возьмут, даже не надейся.
Могу себе вообразить это зрелище: старый, толстый, лысый еврей из города
Харькова трахает... м-мм... скажем, беленькую, нежную и чистую,
голубоглазую, с редкими рыжими волосиками, с бледными губками и худенькой
жопкой... арийскую девочку. Бритоголовые сделали бы такую кассу!
М. - Какая же ты злая и жестокая сволочь, Андрей! Единственное, что ты
любишь и умеешь делать, - это глумиться. Ты скоро захлебнешься ненавистью,
она тебе весь мозг разъест.
А. - А ты - добрый?
М. - Да уж подобрее, чем ты.
А. - Тогда объясни мне, добрый человек, почему молодая, красивая и
талантливая русская женщина вместо того, чтобы украшать собою мир,
трахалась за пуленепробиваемым стеклом со спидоносным ниггером, который,
сволочь, поленился надеть гондон.
М. - Откуда я знаю. Жизнь заставила.
А. - Жизнь, говоришь, заставила? Это пятая графа заставила и
трехмесячная гостевая виза. Здесь ведь то же самое, что в совке: блага не
по таланту, а по профилю... Только профиль круто изменился. Хотя, честное
слово, уж лучше так, чем мусор на улицах убирать. Или двери открывать в
гостинице.
М. - Для кого лучше?
А. - Для художника! Тебе этого не понять, герр Коган. Ты как был в своем
Харькове мясо-рыба-трест, так и остался. Такие, как ты, не пропадают. Говно
не тонет.
М. - А в морду?
А. - Извини, старик, сорвалось. Нервы ни к черту. И потом, Любку жалко...
Вообще, всех наших так жалко!.. Давай выпьем, Миша! За Фиму, за Любочку, за
всех! (пьют)

С улицы доносятся громкие пьяные голоса, гогот, музыка. Русский отчаянный
мат, взвизги женщин, улюлюканье, звон разбитого стекла. Нормальный вечер в
каком-нибудь ЦПКиО. Теплый летний вечер, который пахнет липой, с мечтами и
звездами.

А. (подходит к окну, плотно закрывает раму). - Понаехали, блядь. И
знаешь, что я больше всего в них ненавижу? Когда это жулье начинает с
таким, знаешь, крысиным повизгиванием поносить страну, которая их приняла и
как-никак, но обеспечивает. И которая, заметь, совсем не обязана это
делать. Притом, я бы еще понял, смирился бы с тем, что какие-нибудь лохи из