"Артем Каменистый. Цветы для настоящих мужчин" - читать интересную книгу автора

принадлежности.
Голос папы оказался не менее мерзким - визгливый, неприятно
дребезжащий, действующий на нервы по всей их протяженности:
- Доча - дядя загорает.
- А почему он одетый загорает?
- Ну... чтобы не обгореть.
- А босой почему? Ножки ведь обгорят.
- А у него ножки уже хорошо загорели, и не обгорят. Ты когда загоришь
вся, сможешь весь день на солнышке бегать. А пока что нельзя - только утром
и вечером.
- Папа, а когда приплывут дельфины? Ты обещал дельфинов!
- Скоро доча, скоро. Им надо сперва кашки покушать. Вот сейчас мы с
тобой пройдемся вон до того заборчика, и назад - кушать. Как дельфинчики.
Каждое слово этой парочки отдавалось в голове Тохи забиваемым
раскаленным гвоздем. Выслушивая этот недлинный диалог, он проклял папу и его
отродье раз сорок, остро жалея, что мать малолетнего чудовища не сделала
аборт на раннем сроке. Когда сверлящий голос этой живой рекламы
презервативов затих вдали, Тоха на миг ощутил неземное блаженство. Ему
по-прежнему было невероятно паршиво, но изменение обстановки в лучшую
сторону сказывалось.
Но недолго он наслаждался тишиной. Сперва рыбаки подняли многоголосый
шум - судя по всему, кому-то из них попалось на крючок нечто интересное.
Наверное, иллюстрированный журнал для геев - ничто другое подобных выродков
заинтересовать не способно. Затем малолетние прыщи, накачивающие лодку,
что-то нехорошее с насосом сотворили - с каждым движением поршня он начал
издавать свистящий раздражающий звук, равномерно капая на воспаленные мозги.
Будь у Тохи силы, он бы сейчас поднялся и убил всех этих короедов, а их
лодку порвал бы как Тузик грелку.
Рядом на песок плюхнулось чье-то тело. Будь проклято все человечество -
пляж, наверное, на сто километров тянется, но ему вздумалось развалиться
именно здесь. Для таких уродов следовало бы смертную казнь в уголовном
кодексе оставить - они не имеют права жить.
- Ты как? - хрипло поинтересовалось тело.
Голос был смутно знаком. Осторожно активировав участок мозга,
отвечающий за память, Тоха вспомнил, что он принадлежит Олегу и нашел в себе
силы ответить:
- Подыхаю.
- Я так и понял. На вот - лекарство.
Ладонь ощутила холод. Раскрыв глаза, Тоха, не веря, уставился на
запотевшую банку пива. Господи - ты существуешь! Банка была неполной, но это
мелочи - первый глоток был подобен лекарству от всех болезней. Второй тоже
не плох, а после третьего в тело Тохи робко заглянула жизнь, размышляя,
стоит ли ей начать возвращаться, или нет. Примерно на пятом глотке она
решила - стоит.
Добив банку до дна и вытрусив в рот последние капли, Тоха растянул рот
в улыбке дебила, опустил лицо, зарывшись подбородком в песок. Олег, набрав
перед его застывшими глазами жменю крупнозернистого песка, выпустил его
тонкой струйкой, заговорил отрешенно:
- Видишь этот песок? В нем нет ничего кроме обломков ракушек. Он весь
состоит из ракушек. Из скелетов ракушек. Эта коса тянется на сто километров