"Н.Кальма. Книжная лавка близ площади Этуаль (Роман) (детск.)" - читать интересную книгу автора

ступеням вниз, к наружным дверям лавки.
Стемнело. Не было еще и восьми часов, но стоял такой мрак, что можно
было ходить, только вытянув вперед руки.
Снег косо летел по ледяному скользкому асфальту, слепил глаза, колкие
твердые снежинки сразу забились за воротник Николь.
Брр!.. Какой холодина! Не скажешь, что уже конец февраля. Как назло,
когда трудно с топливом, стоят холодные зимы, а Жермен такой зяблик, так
всегда кутается, так часто простужается! Наверно, холод идет из России...
Но какие молодцы эти русские! Какая победа у Сталинграда!
Резко белели обведенные мелом углы и края тротуаров. Где-то далеко
цедила свой мертвенный тревожный свет синяя лампочка. Дома стояли как
слепцы - с темными повязками на глазах, - все окна плотно зашторены, ни
один лучик теплого света не пробивается на эту затаившую дыхание улицу.
А когда-то здесь был один из самых оживленных кварталов Парижа.
Драгоценным ожерельем играли и переливались огни реклам, а напротив, в
розовом и уютном кафе мадам Корбей, до поздней ночи играла музыка. Николь,
тогда еще совсем девчонка, любила засыпать под хрипловатый, будто навек
прокуренный голос Люсьенн Бойэ: "Все тонет в дыму, в папиросном дыму, -
жизнь, любовь, я сама - все только дым, дым, дым..."
Николь замурлыкала про себя песенку. Дым, дым... Мадам Корбей удрала
к родственникам в Виши, кафе заколочено, а Люсьенн, говорят, умерла.
Прищурясь, Николь выглядывает на пустынную улицу. Мысленно она
пробегает ее всю. В двух шагах отсюда - площадь Этуаль с Триумфальной
аркой, от которой так хорошо видны двенадцать широких, обсаженных
деревьями улиц, расходящихся правильной звездой. У выхода из метро Этуаль
толпятся тревожные и печальные тени: кого-то ждут, о чем-то думают... Там,
внизу, у касс, дежурят фельджандармы, по платформам прохаживаются
полицейские. Ловят, потихоньку вытаскивают наверх, отправляют в глухих,
затемненных машинах. Тьма спускается на Дом Инвалидов, где лежит Наполеон
со своим возвратившимся из Шенбрунна сыном, на пустынный строгий двор
Лувра, на аллеи и фонтаны Тюильри. А там, дальше, бесшумно струится Сена,
и баржи тихо кланяются черной воде.
Ровно в полночь город замрет (комендантский час), и последние тени
растворятся в неизвестности.
Город, город, мой прекрасный, мой царственный город, какой ты
неживой, какой притаившийся, как будто испуганный. Неужто это тебя зовут
Парижем?!
Нет, Николь твердо знает: Париж не испугался, Париж не может
испугаться налетевших из Германии жадных зеленых мух! Ночь надежно
укрывает тех, кто... Тсс! Заткнись, девчонка, ты что, ополоумела?! Даже
стены домов и те насторожили уши.
Нет Николь не таковская, ничего от нее не выведаете! Ей, например,
очень бы хотелось вот здесь, сейчас выкрикнуть что-нибудь забористое по
адресу бошей, нарушить оцепенение улицы, но она себя пересилит.
- Николь, что ты там делаешь? - Это голос старшей сестры. - Почему ты
застряла?
Николь подцепляет специальным крюком рифленую железную штору. Ну,
теперь немножко поднатужиться, и жалюзи поползет вниз. Последний взгляд на
витрину. Николь презрительно фыркает: интересно, кому теперь нужны эти
редкие старинные книги и гравюры, которыми торговали еще отец и мать, а