"Владимир Качан. Роковая Маруся (Театральная повесть)" - читать интересную книгу автора

час пытался включить магнитофон и громко ругался, что он не работает. Все
это, некогда бегавшее, плывшее, хрюкавшее и летавшее убил, привез и
превратил в чучела сам Феликс, который был заядлым охотником и
таксидермистом. После его ухода все так и осталось, потому что если бы
Люба все это выбросила, она бы нанесла Феликсу смертельное оскорбление.
Тени убиенной живности роились по стенам и потолкам и стонали по ночам от
неотмщенной ненависти к этому киллеру-краеведу, изготовителю их чучел. К
тому же, надо сказать, Феликс достиг в своем искусстве почти совершенства:
чучела были как живые, глазки у них блестели, шерсть у кабана стояла
дыбом, временами Коке казалось даже, что они двигаются, и весь этот
животный ужас стал неотъемлемой частью его быта и психики. Коке пришлось к
нему привыкнуть, так как денег за снимаемое жилье с него почти не брали, а
Любанька его еще и кормила бесплатно.



Несмотря на давний развод, Феликс заходил часто. Он не мог отказать
себе в удовольствии делать Любаньке подарки в виде очередных чучел. На
Новый год, или в ее день рождения, или просто так, без повода, Феликс
приносил свое новое творение и вручал его горделиво и со скромным
достоинством. Ни цветов, ни духов, ни конфет - никаких этих глупостей,
только новое чучело. Всякий раз Любе надо было делать вид, что она безумно
рада подарку, и со слабой улыбкой на лице, из последних сил выражая
восхищение мастерством таксидермиста, она брезгливо брала в руки очередную
сову или белку и с радостной ненавистью восклицала: "Смотрите, совсем как
живая!" Феликс расцветал. Он не мог без охоты. Когда не было охоты, он пил
и тосковал по ней. Однажды, когда тоска эта достигла предела, Феликс
пришел в Кокину комнату с духовым ружьем, загадочно подмигнул Коке,
приложил палец к губам и сказал: "Тс-с-с!" Затем он открыл окно,
взгромоздился на подоконник с ружьем, вынул из кармана кусок булки и стал
прикармливать голубей, благо это был первый этаж и окно выходило в
дворовый тупичок. Плотоядная улыбка нарисовалась на его счастливой
физиономии, он крошил хлеб и тихо повторял: "Ща-ас-с, ща-ас-с". Кока с
растущим отвращением наблюдал, как голуби от помойки перелетели под окно и
стали жадно клевать. Феликс нежно потер щекой ружейный приклад и припал к
нему, как к щеке любимой после долгой разлуки...
Потом на кухне Феликс ощипывал трофеи и все приговаривал: "Вот и дичь.
Ди-ичь!
Ща поужинаем". И правда, через час он ужинал своей "дичью" и, с
аппетитом вгрызаясь в голубиную плоть, говорил Коке: "Брезгуешь, дурачок".
В тот вечер Кока твердо решил уехать при первой же возможности. Но пока
жил.
Терпел, привыкал, презирал, брезговал, но все равно жил по упомянутой
уже мною причине материальной зависимости, да и Любино отношение к нему
играло свою роль. Демоническая Кокина красота и Ватрушку достала. Глаза ее
часто мутнели от чувств, когда она смотрела на Коку. Ее нежность искала
выхода и умела себя выразить только в завтраках и ужинах. Их Кока принимал
без благодарности, с небрежностью принца, которого просто обязаны любить.
Ватрушкину нежность он заметил давно, но ему было удобно принимать ее за
материнскую.