"Алоиз Качановский. Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек [D]" - читать интересную книгу автора

него было дома. Ты пообещал немедленно появиться, и тогда я отобрал у тебя
трубку, чтобы поговорить с Франком. Я спросил у него, не согласится ли он
издать у нас переделанный в повесть его сценарий "Четырехтакта". Он
ответил мне, что после пяти лет, проведенных в Издательстве, ему противна
сама мысль о сотрудничестве с нами. У него до сих пор оскомина от
графоманских текстов и кроме всего этого просто нет времени на перелицовку
сценария. Я сказал ему, что переложение уже сделал сам, ему остается
только просмотреть повесть и подписать договор на половину гонорара.
Выгодное дельце для него. И услышал в ответ, что если я привезу рукопись
еще сегодня вместе с договором на восемьдесят процентов гонорара, он,
может быть, и согласится. Намекнул, что именно столько ему предлагала
какая-то газета. Я сказал ему, что рукопись и договор у меня с собой, и я
могу передать их ему, заменив пятьдесят процентов на восемьдесят. В роли
курьера должен был выступить ты. На этом мы закончили переговоры. Я
переправил в договоре цифру гонорара, мы вышли на улицу и поехали к
Франку. По дороге беседовали об убийце и его тетке, у дома Франка я отдал
тебе рукопись и договор, и мы распрощались. Держу пари, что Франк даже не
взглянул на рукопись.
- Не помню, чтобы он ее читал, просто бросил в ящик стола. Но он
согласится на издание, будь спокоен.
- Я тоже так думаю. Восемьдесят процентов гонорара за просто так на дороге
не валяются, - с горечью произнес Густав.
- Заработаешь и ты, не ломай голову. Я совершенно уверен, что эта халтура
будет пользоваться успехом, - успокаиваю я его.
- Это будет прекрасная повесть, - протестует Густав. - Я переделал все
начало. Действие будет происходить в Зоо...
- Мне это не интересно. У меня более острые проблемы. Пока! Я прощаюсь и
покидаю пыльные пороги Издательства. Ловлю такси и прошу отвезти меня к
Опольскому.


7


Звоню трижды, прежде чем Опольский наконец решается отворить мне. При виде
хозяина - застываю в недоумении. Опольский встречает меня в старомодном
дамском платье свободного покроя, шелковом в горошек, с воротником,
обшитым кружевами. Из-под платья виднеются тонкие старческие ноги в чулках
и стоптанных домашних туфлях. Искусственные челюсти Опольского стискивают
остывшую трубку. Под мышкой у него газета.
- Входи, - приглашает он. - Пришел убедиться, что у меня дома
действительно нет телефона? Пожалуйста, проверяй!
Вводит меня в кабинет, движением руки указывает на раскрытую дверь
спальни. Но искать аппарат мне не нужно, уже на улице я убедился, что
телефонный кабель к вилле не протянут.
Жилище Опольского обставлено солидно, даже богато. Но видно, что уже много
лет это богатство никому не служит. Некому нежиться в массивных кожаных
креслах, никто не проверяет ход времени на роскошных напольных часах,
никто не распахивает застекленные книжные шкафы и не читает изящно
переплетенные книги, никто не трудится у резного бюро и не любуется