"Полин Джонсон. Затерянный остров и другие истории (fb2) " - читать интересную книгу автора (Джонсон Полин)

ОТШЕЛЬНИК

Поднимаясь к верховьям реки Капилано по дороге к городу, примерно в миле от плотины, вы минуете заброшенную хижину лесоруба. Сойдите с тропы в этом месте, возьмите влево, проберитесь сквозь заросли на несколько сот метров — и вот вы на скалистых берегах этой самой прозрачной, самой беспокойной реки во всей Канаде. Десятки преданий неразрывно связаны с ней, ее воды оживляют в памяти множество романтических образов, что соперничают с рекой величием и прелестью и о которых вечно звенят ее волны. Но я услыхала эту легенду из уст того, чей голос был столь же сладок для слуха, как журчание вод у ее порогов. Только, в отличие от них, он нем сегодня, а вот река все поет и поет.

Ее мелодия была столь же напевна два года назад, в тот долгий августовский полдень, когда мы — я и вождь со своей славной супругой и милой юной дочерью — гуляли среди камней, следя, как у нас над головами от вершины к вершине проплывают ленивые облака. То был один из дней его вдохновения: легенды одна за другой спешили слететь с его уст, словно свист с губ счастливого мальчугана. Сердце его переполнялось преданиями старины, глаза туманились мечтой и той странной печалью, что всегда овладевала им, когда говорил он о романтике былого. Не было дерева, валуна, порога, на который бы пал его взгляд без того, чтобы он не связал его с каким-нибудь древним поэтичным поверьем. Потом вдруг, оборвав своп воспоминания, он повернулся ко мне и спросил, суеверка ли я. Конечно же, я ответила утвердительно.

— Веришь ли ты, что некоторые происшествия приносят беду, предрекают зло? — спросил он.

Я отвечала уклончиво, но тем не менее это как будто удовлетворило его, потому что он углубился, не просто мечтательно, но скорее самозабвенно, в необыкновенную историю об отшельнике этого каньона. Но прежде он задал мне один вопрос:

— Что думают о детях-близнецах твои соплеменники, живущие восточнее Великих Гор?

Я покачала головой.

— Довольно, — сказал он, прежде чем я успела сказать что-либо. — Я вижу, в твоем народе не жалуют их.

— Близнецов у нас почти не бывает, — поспешила я с ответом. — Они редки, очень редки, но у нас не любят их, это правда.

— Почему? — только и спросил он.

Я поколебалась, прежде чем продолжить. Сделай я ошибку — и будущий рассказ замрет на его устах, так и не родившись. Но мы настолько понимали друг друга, что я наконец отважилась на правду.

— Ирокезы говорят, что дети-близнецы похожи на кроликов, — объяснила я. — Их родителей в народе всегда кличут «тованданага». На языке могавков это значит «кролики».

— И это все? — спросил он с любопытством.

— Да, все. Разве этого мало, чтобы не любить близнецов? — отозвалась я.

Он подумал немного, затем с явным намерением разузнать, как относятся к близнецам другие народы, спросил:

— Ты жила долгое время среди бледнолицых. Что говорят они о близнецах?

— О, бледнолицые их любят! Они… они… Ну, они говорят, что очень гордятся близнецами…

Тут я запнулась, вновь чувствуя под ногами зыбкую почву. Он глядел на меня с большой недоверчивостью, и я поспешила осведомиться, что же думают об этом в его собственном племени сквомишей.

— У нас никто не гордится ими7, — сказал он решительно. — И не потому, что кто-то боится прослыть «кроликами». Нет, близнецы — это страшное дело, знак грядущего зла, нависшего над отцом, и еще хуже — знак беды, нависшей над всем племенем.

Тут я поняла, что в сердце своем он хранит какое-то необыкновенное происшествие, послужившее основой преданию.

— Расскажи мне об этом, — попросила я.

Он сел, обхватив колени тонкими смуглыми руками и чуть откинувшись назад, на огромный валун; взгляд его, проследив течение неистовой реки, опустился на поющие воды там, где они внезапно сходятся у поворота. И пока он рассказывал эту странную легенду, взгляд его не отрывался от того места, где поток исчезал за поворотом в своем стремительном движении к морю.

Начал он без всякого вступления.

— Серым, печальным утром ему рассказали о постигшем его несчастье. Был он великим вождем и правил множеством племен на севере Тихоокеанского побережья; но что значило сейчас все его величие? Юная жена родила ему близнецов и теперь плакала в горькой муке в маленькой хижине из еловой коры у края приливных вод.

У входа столпились старики и старухи, умудренные годами, знаниями и опытом многих племен. Одни плакали, другие торжественно напевали погребальные песни — песни утраченных надежд на счастье, которое уже не вернется к ним из-за этого великого бедствия, третьи приглушенным голосом обсуждали страшное событие. И долгие часы мрачного совета прерывались только криком мальчиков-близнецов в хижине из коры, безнадежными рыданиями юной матери да мучительными стонами сраженного болью отца — их вождя.

— Что-то страшное ждет наше племя, — говорили старики на совете.

— Что-то страшное ждет моего мужа, — рыдала подавленная горем молодая мать.

— Что-то страшное ожидает всех нас, — эхом отзывался несчастный отец.

И тут выступил вперед древний знахарь. Подняв руки, он развел ладони в стороны, чтобы успокоить жалобные стенания толпы. И хотя голос его дрожал под бременем многих зим, но взгляд был еще острым, отражая ясность ума и мысли, — так спокойные водоемы с форелью в каньоне Капилано отражают вершины гор. Слова его были властны, жесты повелительны, осанка пряма и благородна. Никто не осмеливался усомниться в его авторитете и вдохновенной прозорливости; суду его все внимали без звука, и слова его падали неотвратимо, словно рок.

— Таков старинный обычай сквомишей: дабы зло не коснулось племени, отец детей-близнецов должен отправиться далеко в сердце гор, и там своим уединением и строгой жизнью доказать, что он сильнее угрожающего зла. Этим он развеет тень, нависшую над ним и его народом. И потому я назову срок, который ему предстоит провести в одиночестве, борясь с незримым врагом. Сама природа подаст ему знак, поведав о часе, когда зло будет побеждено, а народ его спасен. Он должен отправиться в путь до захода солнца, взяв с собой только свой лучший лук и верные стрелы. Взойдя на горные выси, он пробудет там десять дней один, совсем один.

Властный голос умолк; криком возвестило племя о своем согласии. Молча поднялся отец близнецов, чье застывшее лицо отразило великую муку по поводу этого, казалось всем, краткого изгнания. Оставив плачущую жену и двух маленьких созданий, что звались его сыновьями, он сжал верный лук и стрелы и повернулся к лесу, чтобы сойтись с чащей лицом к лицу, как подобает воину. Но прошло десять дней, а он не вернулся. Не вернулся он и через десять недель, и через десять месяцев.

— Он умер! — шептала мать, склоняясь над головками обоих малышей. — Он не устоял в битве со злом, угрожавшим ему. Оно одолело его — такого сильного, гордого, храброго…

— Он умер! — отозвались эхом соплеменники, мужчины и женщины. — Наш сильный, храбрый вождь — он умер.

И в течение всего долгого года они оплакивали его, но их песнопения и слезы только растравляли общее горе; он так и не вернулся назад.

А между тем далеко на вершинах каньона Капилано добровольный изгнанник — вождь — построил себе уединенное жилище. Кто мог бы сказать, что за роковой обман слуха, что за предательское колебание воздуха, что за нота в голосе знахаря обманули его чуткое индейское ухо? Но по роковой случайности ему почудилось, будто изгнание должно продлиться десять лет, а не десять дней. Он воспринял приговор мужественно, ибо верил: откажись он совершить это — беды поразят его племя, даже если рок минует его самого. Так к длинному перечню самоотверженных душ, чьим принципом было: «Один должен пострадать за всех» — прибавилась еще одна. То был древний как мир героизм искупительной жертвы.

Сняв охотничьим ножом кору с ели и кедра, изгнанный вождь сквомишей построил себе хижину у реки Капилано. Здесь прыгающую форель и лосося можно было бить с помощью наконечников стрел, насаженных на искусно сработанное длинное древко. Весь сезон хода лосося он коптил и высушивал рыбу с прилежностью истинной домохозяйки. Горный баран и коза и даже огромные черный и бурый медведи падали под его стрелами, не знавшими промаха; быстроногий олень не мог уже вернуться на берег ручья к излюбленным местам вечернего водопоя — его дикое сердце и проворное тело замирали навсегда под прицелом вождя. Вяленые окорока и седла свисали рядами с перекрещенных шестов его хижины, роскошные звериные шкуры ковром устилали пол, подбивали ложе, укрывали тело. Он выделывал мягкие шкуры олених, изготовляя ноговицы, мокасины и рубахи, сшивал их оленьей жилой, припоминая, как делала это его мать. Он собирал сочную морошку, и кислый сок ягод вносил целебное разнообразие в его стол, сменяя мясо и рыбу. Месяц за месяцем, год за годом сидел он у своего одинокого очага, ожидая конца долгого затворничества. Одно лишь служило ему утешением: он сносил все невзгоды, борясь со злом, чтобы племя его осталось невредимым, чтобы народ был избавлен от бед. Медленно, в томительных трудах, пошел десятый год. День за днем тянулись долгие недели, тоской отдаваясь в сердце, — ведь природа так и не подала вождю знака о том, что его долгое испытание завершилось.

И вот однажды жарким летним днем высоко в горах с грохотом пролетела Птица Грома8. С заливов Тихого океана накатывалась грозовая туча, и Птица Грома, с огненными глазами, сверкающими как молнии, забила своими огромными крылами по утесам и каньонам.

Дальше по течению реки поднимает свой высокий шпиль большой гранитный утес. Его называют Громовым Камнем, и мудрецы бледнолицых говорят, будто он богат рудой — медью, серебром, золотом. И когда туча разразилась грозой и завыла по перевалам, вождь сквомишей укрылся у подножия этого утеса. А на вершине скалы уселась Птица Грома, молотя воздух гигантскими крыльями, и гулкие звуки с ужасающим рокотом разносились по горным склонам, словно треск исполинского кедра, падающего с горы.

Но когда взмахи черных крыл прекратились и эхо их громовых волн замерло далеко внизу в глубинах каньона, вождь сквомишей встал на ноги новым человеком. Тяжесть спала с его души, страх перед злом рассеялся. Вождь искупил свою вину — вину отца детей-близнецов. Он выполнил завет племени.

Он слышал, как последние взмахи крыльев Громовой Птицы становятся все медленнее, как рокот все слабеет среди утесов. И вождь понял, что птица умирает, душа покидает ее исполинское черное тело. И вот она взвилась в небо: вождь видел, как душа эта, прежде чем отправиться в вечное странствие в край Счастливой Охоты, застыла, выгнувшись аркой над его головой. Потому что душа Птицы Грома превратилась в разноцветную радугу чистейших оттенков, которая протянулась от вершины к вершине. Тут вождь высоко поднял голову, ибо знал: вот долгожданный знак, о котором говорил древний знахарь, — знак, что его долгое затворничество пришло к концу.

А все эти годы там, внизу, у приливных вод, маленькие бронзоволицые близнецы вопрошали, как это делают все дети: «Где наш отец? Отчего нет у нас отца, как у других детей?» И слышали один и тот же ответ: «Вашего отца нет больше. Ваш отец, великий вождь, умер».

Но какое-то необъяснимое сыновнее чувство подсказывало мальчикам, что их отец когда-нибудь вернется. Часто они делились своими мыслями с матерью, но та лишь плакала, отвечая, что даже заклинания великого знахаря не в силах вернуть их отца. Когда же им исполнилось десять лет, двое сыновей рука об руку пришли к своей матери. Каждый из них сжимал в руках небольшой охотничий нож, острогу на лосося и крошечный лук со стрелами.

— Мы идем искать своего отца, — сказали они.

— Ах, напрасные поиски! — вздохнула мать.

— Напрасные поиски, — отозвались эхом соплеменники.

Но великий знахарь сказал:

— Сердце ребенка сильно внутренним зрением, и, быть может, детский глаз видит отца, быть может, детское ухо слышит его зов. Пусть идут.

И вот маленькие дети вступили в лес. Их юные ноги летели, словно на крыльях, а юные сердца указывали прямо на север, точно компас белых людей. День за днем они поднимались вверх по течению, пока, огибая внезапно открывшуюся излучину, не наткнулись на хижину из коры, с тонкой струйкой дыма, поднимавшейся над крышей.

— Это дом нашего отца, — сказали они друг другу, потому что их детские сердца безошибочно ответили на зов родства. Рука об руку приблизились они к жилищу и, войдя внутрь, произнесли одно только слово: — Пойдем.

Великий вождь сквомишей протянул им навстречу руки; затем простер их в сторону гор и смеющейся реки.

— Добро пожаловать, сыновья мои! — сказал он. — И прощайте, мои горы, братья-утесы и каньоны!

И вместе с детьми, крепко прижавшимися к нему, он вновь обратился лицом в сторону приливных вод.

Легенда кончилась.

Долго сидел вождь в молчании. Он отвел взгляд от излучины реки, где когда-то прошли двое сыновей и где глаз отшельника через десять лет одиночества впервые зажегся радостью.

Вождь заговорил снова:

— Здесь, на том месте, где мы сидим, он построил себе жилье; здесь провел он десять лет один, совсем один.

Я молча кивнула. Легенда была слишком хороша, чтобы портить ее какими-нибудь словами. И пока не угас день, мы побрели сквозь заросли, мимо заброшенной хижины лесоруба, к тропе, что вела в город.