"Джулия Джонс. Чародей и Дурак (Книга Слов - 3)" - читать интересную книгу автора

Тавалиск только что вернулся из своей счетной палаты, где считал
деньги. Это занятие всегда его успокаивало. Золото что мягкая подушка -
всегда смягчит удар, куда бы ты ни упал. Золотая казна, можно сказать,
заменяла архиепископу семью: она всегда безотказно утешала его, не задавала
вопросов и не обманывала - к тому же она никогда не умрет и не оставит его
без помощи.
Единственного своего родного человека, мать, Тавалиск вспоминал без
особой нежности. Она, конечно, произвела его на свет, но плохо выбрала
место и обстоятельства, чтобы это совершить.
Он родился в силбурском приюте для нищих, и первое его воспоминание
было о том, как умирала свинья его матери. Она лежала на камыше среди
собственных нечистот и подыхала, не желая более жить. Тавалиск помнил, как
рылся в грязи, собирая ей желуди, но животное отказывалось от них. Оно
просто лежало в своем углу, не издавая ни звука. Тавалиск любил свинью, но,
видя, что она не хочет бороться за жизнь, возненавидел ее. Он вышиб из нее
дух кирпичом-грелкой, который стащил из очага. Даже в столь нежном
возрасте, когда у него еще не все зубы прорезались, он уже знал, что каждое
живое существо может рассчитывать только на себя. А свинья, как и мать,
этого не понимала.
Когда свинья околела, им пришлось съесть ее зараженное мясо. Ниже и
беднее их с матерью не было никого. Все их имущество состояло из той
одежды, что на них, мешка с репой да пары оловянных ложек. Ножа у них не
было, и мать потащила околевшую свинью к мяснику. Тот взял за разделку всю
тушу, оставив им только голову. Тавалиск как сейчас помнил слова этого
мясника: тот втирал свиную кровь в свои усы, чтобы они стояли торчком, и
предлагал отдать им немного мяса, если мать переспит с ним. Тавалиск до сих
пор не мог простить матери, что она отказала: иначе они ели бы котлеты, а
не только язык.
Все его раннее детство она вела себя с такой же дурацкой гордостью.
Взялась убирать в церкви только потому, что не желала жить из милости.
Тавалиск быстро смекнул, что священники скупее даже, чем ростовщики. Все
съестные приношения хранились под ключом, уровень священного вина в бутылке
каждую ночь замерялся, и облатки пересчитывались после каждой обедни.
Но от пышности обрядов у него захватывало дух. Священник был и магом,
и лицедеем, и королем. Он творил чудеса, даровал прощение и держал в
повиновении свою многотысячную паству. Он имел власть и в этой жизни, и в
будущей. Тавалиск наблюдал за службами, спрятавшись позади загородки для
хора. Его завораживала вся эта роскошь: багряные с золотом завесы, белые
как снег восковые свечи, украшенные драгоценностями ковчежцы и мальчики из
хора в серебряных одеждах, поющие ангельскими голосами. Это был
великолепный, чарующий мир, и Тавалиск поклялся, что станет его частью.
Год спустя мать умерла, и его выбросили на улицу без гроша в кармане.
Его любовь к Церкви сразу померкла, и ему пришлось прожить много лет,
пересечь полконтинента, чтобы вновь ощутить ее зов. К тому времени Тавалиск
понял, что существует множество путей, чтобы проложить себе дорогу наверх в
среде постоянно интригующих церковных иерархов.
Сладко улыбаясь, архиепископ подошел к столу, где ждала его обильная
трапеза. Воспоминания действовали на него как легкое белое вино - они
обостряли аппетит и увлажняли язык. Но Тавалиск знал в них меру, как и в
вине. Он не собирался кончать свои дни трясущимся слезливым старцем.