"Борис Степанович Житков. Вата (детск.)" - читать интересную книгу автора

одинаковые. На всякого можно подумать. И вот что выдумали. Выдумали мы уже в
море, когда снялись, а совсем уговорились в персидском порту, в Бассоре.
Принимали мы там хлопок. Это как бы побольше кубического метра тюк. Он зашит
в джут. И затянут двумя железными полосами, как ремнями. Вата, а в таком
тюке четырнадцать пудов ее. Это ее прессом так прессуют, что она там, в этом
пакете, как камень. Даже не мягкая ничуть.
И вот наш план.
Будем говорить в кубрике за столом вдвоем по секрету. И смотреть, чтобы
только один человек мог нас слушать. И начисто никто больше. И говорить
будем, как вроде секрет меж собой. Так к примеру: "Так ты не забыл, значит,
как это место (тюк, значит) пометил?" А другой должен говорить: "Нет, на
каждой стороне красная точка в пятак". - "А сколько там номеров?" - "А две
сотни газет положено, так сказывали".
А при другом говоришь, что не точка, а кресты по углам черные. И для
каждого разные марки. И, чтобы не спутать, Сенька все себе запишет
где-нибудь.
Нас на погрузке ставили трюмными; это значит стоять в трюме и глядеть,
чтобы грузчики правильно раскладывали груз. Грузчики - персы - по-русски ни
дьявола не смыслят. Значит, что я ни делаю, рассказать они не могут. А потом
я над ними вроде распорядитель всех делов. Сенька у себя во втором - тоже.
Каждый взял по ведру с краской и кисточку. Это мы наперед приготовили. И
жара там, в Бассоре, немыслимая. Краска стынет, как плевок на морозе. Вот я
делаю вроде тревогу, персы на меня смотрят. Я сейчас с ведерком и мечу
красным тюк. Они думают, что это надо по правилу. Уважают, я, значит,
приказываю: осторожно, не размажь и кати его туда. Они слушают. Уж к обеду
мы все марки наши поставили - 27 марок по числу людей. Теперь осталось 27
разговоров устроить. И чтобы виду не показать, что мы это "на пушку" только.
Первый раз чуть все не пропало. Сенька - смешливый. Я при Осипе так
серьезно начинаю:
- А ты, - говорю, - помнишь, какую ты марку ставил?
И вижу - Сенька со смеху не прожует. Меня, дурак, в смех вводит,
вот-вот и у меня клапана подорвет. Не могу на него глядеть. Говорю ему.
- Ты выйди на палубу, - говорю, - погляди, француз нас догоняет,
Мессажери.
Он еле до порога добежал. Ну, что ты с таким станешь делать? Я уж
думал, пропало наше дело.
Потом ему говорю:
- Если ты мне на разговор смешки начнешь и комики разные строить, то
чтобы мне сгореть, я тебя тут же вот этой медной кружкой по лбу. Разобрал?
Опять, что ли, с Осипом наново начинать? Оставили его напоследок. Взяли
Зуева. Он все папиросы набивал. Сядет с гильзами и штрикает, как машина.
Загонял потом их тут же промеж своих, кто прокурится. Он себе штрикает, а мы
вроде не замечаем. Начали разговор.
Сенька со всей, видать, силой собрал губы в трубку и не своим голосом,
как удавленник:
- Красным крестом метил.
Ходу нам до дому месяц, и за месяц мы всех 27 человек разметили на все
наши 27 марок и всех записали.
Потом я Сеньку спрашиваю:
- На кого думаешь?