"Джером К.Джером. Судьба литератора, или "Сказка о добром драконе"" - читать интересную книгу автора

- Были литераторами, - поправила Робина. - Но ты же понимаешь, что
этого не может быть. И ты, и я, и Дик - мы всего лишь простые смертные. Мы
должны стараться думать обо всем заранее и вести себя разумно. Другое
дело, когда папа сердится и выходит из себя; то есть когда нам кажется,
что он выходит из себя. Тут уж виноват его литературный темперамент. Он не
может владеть собой.
- Разве, когда человек - литератор, он не может владеть собой? -
спросила Вероника.
- Большей частью, - отвечала Робина. - К литераторам нельзя подходить с
обычной меркой.
Они не спеша направились в сад - было как раз время сбора клубники, и
конца разговора я не слышал. Я заметил, что через несколько дней после
этого разговора Вероника стала запираться в классной комнате с какой-то
тетрадкой и что карандаши стали исчезать с моего стола. Один из них, самый
любимый, я решил все же, если можно, отыскать. Какой-то инстинкт привел
меня в святилище Вероники. Я застал ее там сосредоточенно сосущей мой
карандаш. Она сообщила, что пишет пьеску.
- Ведь от отца к детям переходит кое-что, верно? - спросила она меня.
- Ты тоже можешь пользоваться моими вещами, - согласился я, - но нельзя
ничего брать без спроса. Я постоянно твержу тебе об этом. К тому же, ты
взяла мой любимый карандаш; я только им и могу писать.
- При чем тут карандаш? Я думала о том, перешел ко мне твой
литературный темперамент или нет, - пояснила Вероника.
В сущности, если вдуматься, то совершенно непонятно, как это у широкой
публики могло сложиться такое мнение о литераторах. Ведь ясно, что
человек, который пишет книги, а в них все объясняет и так хорошо улаживает
чужие дела, сам должен быть исключительно умным; иначе как мог бы он это
проделывать. Кажется, вполне логично. А между тем, если послушать Робину и
ей подобных, можно подумать, что у нас не хватает ума даже на то, чтобы
управлять собой, не говоря уже о вселенной. Если дать Робине волю, она
будет часами поучать меня.
"В жизни всякая обычная девушка..." - начнет Робина с видом лектора из
общества распространения популярных знаний.
Это невыносимо. Как будто я не знаю всего, что положено знать о
девушках! Ведь я - писатель. Однако, если указать на это Робине, она мягко
ответит: "Да, знаю. Но я имела в виду настоящую девушку, а не книжную".
И ничего не изменилось бы ни на йоту, будь я даже великим писателем.
Робина, кстати, и считает меня таким: она славная девочка. Будь я самим
Шекспиром и скажи ей: "Мне думается, дитя, что создатель образов Офелии и
Джульетты, Розалинды и Беатриче уж как-нибудь разбирается в девушках", -
Робина все равно ответила бы: "Конечно, па, милый, все знают, какой ты
умный. Но сейчас я как раз имела в виду настоящих, живых девушек".
Иногда я задаю себе вопрос, неужели для широкого читателя литература
всего лишь вымысел автора. Мы пишем, как говорится, "кровью сердца". Мы
вопрошаем совесть, следует ли нам обнажать сокровенные тайники души. Но
широкий читатель не понимает, что мы пишем кровью сердца; он полагает, что
мы пишем простыми чернилами. Читатель не верит, что мы раскрываем перед
ним свою душу; он думает, что мы притворяемся.
"Жила-была девушка по имени Анжелина; она любила юношу, которого звали
Эдвин". И когда мы рассказываем об удивительных мечтах Анжелины, он, наш