"Василий Григорьевич Ян. Тач-Гюль (Рассказы "Старого закаспийца")" - читать интересную книгу автора

Затем он пошел вниз, а я остался на крыше с Тач-Гюль.
Она была весела, смеялась, как раньше когда-то, в дни нашей юности.
Глаза ее горели как звезды. Она хотела со мной поселиться в каракумской
пустыне, рассказывала о том, как хорошо нам будет жить вдвоем в песках,
где пасутся стада баранов, где бродят большие одногорбые верблюды, сколько
у нее будет детей и как она будет ткать красивые ковры...
Я радовался, и мы условились этой же ночью, когда все уснут, бежать
через горы. Она должна была надеть мужскую одежду, взять револьвер и нож и
ускакать на лучшем коне старшины.
Мне казалось, что в ней пробуждалась прежняя жизнь и прежнее
здоровье. Уходя вниз, она мне шепнула:
- Как жаль, что столько лет потеряно вдали друг от друга! Зачем мы
так долго были детьми и не знали, что любим!..
Я прошел вниз к своему коню; он стоял вялый и понурый. Слуги,
вероятно, ему не дали в свое время ячменя, перед ним не было даже сена.
Разыскав ячмень и сено, я накормил своего скакуна. Заглянул я и на лошадей
старшины, - они были плохо накормлены. Если бы таких лошадей увидел мой
командир Мерген-ага, он бы такому хозяину надавал по морде!
Долго я лежал на большом ковре, на крыше дома, заложив руки себе под
голову и глядя в небо, где мерцали яркие звезды. Было тихо, кое-где
раздавались звоны колокольчиков на шеях коров или верблюдов. Иногда в
горах начинал петь свою долгую, заунывную песню шакал, на нее откликались
такими же долгими, непонятными песнями другие шакалы, боявшиеся подойти
близко к селению.
Луна уже опять спустилась к горам и стала бледной и слабой. Кругом
стало темно и сумрачно. Уже давно должна была Тач-Гюль прийти сюда, на
крышу ко мне, сказать, что все в доме спят и она готова. Я забеспокоился,
стал бояться, что с ней, и тихо спустился вниз...
Все крепко спали, снизу доносился громкий храп работников старшины. В
большой комнате, проходя, я наткнулся на чье-то тело - это была Тач-Гюль.
Она лежала как мертвая, и когда я попробовал ее поднять, то тело ее
перегибалось пополам. Она была совершенно без сознания.
Зажегши спичку, я увидел возле нее потушенный светильник и трубку с
опиумом. Она опять накурилась териака и забыла обо всем - и обо мне, и о
новой жизни.
Я бы ее зарезал, если бы встретил в таком виде на дороге, но я был ее
гостем. Вспомнив, как наши женщины в ауле, тоже курящие териак, безумные,
с распущенными волосами, бессмысленным взглядом, служат посмешищем всего
аула, я не стал больше колебаться.
Хотя слуги крепко спали, я их растолкал и объяснил, что должен уехать
ночью, пока прохладно, так как днем солнце слишком жжет, да и днем меня
могут задержать на границе.
Я попросил кланяться старшине и Тач-Гюль и, сев на своего коня, уехал
один на север через горы. Так я остался один и останусь навсегда
джигитом...
- Ездил ли ты еще раз туда, к старшине? - спросил я.
- Я обычно заезжаю к ним, когда бываю поблизости, - ответил
Хива-Клыч. - Тач-Гюль всегда мне очень рада, но еще более рад моему
приезду старшина.