"Элоиза Джеймс. Поглупевший от любви (fb2) " - читать интересную книгу автора (Джеймс Элоиза)

Глава 27 Шедевр портного не решает всех проблем

Дарби скучал. Скучал и с каждой минутой все больше раздражался, словно фрак плохо на нем сидел. Что, разумеется, было чистым вздором: столь великолепный костюм способен сделать счастливым любого мужчину.

Но день явно не удался. Сначала ему пришлось иметь дело с Рисом, который явился в Лимпли-Стоук, как только получил записку Дарби. Правда, Дарби мог поклясться, что не выражал ни малейшего желания оказаться в обществе Риса, но, как объяснил последний, когда мужчина выражает намерение жениться, долг друзей — разубедить его. Правда, он прибыл чересчур поздно: вопрос о женитьбе больше не стоял.

С другой стороны, Дарби невыносимо остро ощущал присутствие Генриетты. Сегодня она была одета, как полагается для званого ужина, хотя светло-зеленый цвет не шел к ее волосам. Он немного поразмышлял и решил, что гораздо больше ей пошел бы рубиновый.

Зеленое платье ниспадало до пола, словно фигура Генриетты не обладала ни одним изгибом, хотя на самом деле это было не так.

При мысли об этом он поспешно осушил бокал вина, стараясь утопить стоявшую перед глазами картину: медово-золотистые волосы, скользящие по изящной, обнаженной спине. Рассыпанные по груди.

— Завтра я еду с тобой в Лондон, — резко бросил он Рису. — Мне нужно встретиться с управляющим.

— И детей возьмешь? — опасливо осведомился Рис с явным намерением отказаться.

— Эсме предложила оставить их здесь. Думаю поискать в Лондоне приличную няню и привезти ее с собой. А пока они могут остаться на попечении няни Эсме, которая кажется мне доброй душой. У Джози появились совершенно кровожадные наклонности, и поэтому она с утра до вечера возится с оловянными солдатиками, но хотя бы истерик не закатывает, и на том спасибо.

Рис тяжело поднялся.

— Выезжаем на рассвете, — объявил он. — Почему мне не пришло в голову, что Элен может быть здесь? Иисусе!

Оба дружно уставились в противоположный угол гостиной, где за фортепиано сидела жена Риса. Элен не играла, лишь просматривала ноты. Даже на расстоянии было видно, как она похудела, как сильно осунулось лицо. Только корона из искусно сплетенных кос по-прежнему украшала голову.

— Возможно, позже она поиграет нам. Это единственное, что может скрасить вечер, — проворчал Рис, презрительно оглядывая комнату.

— Я не слышал, как играет Элен, с тех пор, как она покинула твой дом, — заметил Дарби. — Откуда ты знаешь, что она по-прежнему увлекается музыкой?

— Слышал ее в прошлом году, у миссис Китлблисс. Случайно заехал туда. И клянусь, она играет еще лучше, чем когда мы только поженились. С трудом заставил себя уйти, иначе не выдержал бы и заговорил с ней, — с легким удивлением пояснил Рис.

— Ничего удивительного. Насколько я помню, вы не ссорились исключительно в те моменты, когда вместе сочиняли музыку.

— Вот тут ты ошибаешься, — возразил Рис. — Мы цапались, как кошка с собакой, из-за музыки тоже, хотя эти сражения были скорее развлечением. Она вечно критиковала мою работу.

Вид при этом у него был донельзя изумленным.

— Что? — презрительно бросил Дарби. — Она критиковала работу лучшего сочинителя комических опер во всем Лондоне?

— Заткнись! — прорычал Рис.

— Значит, это правда? Рис кивнул.

— И я сказал бы, ее замечания были к месту. У Элен превосходные слух и инстинкты. Она сразу могла сказать, если что-то было слегка не так.

Генриетта подошла к дивану, стоявшему совсем близко от них, и Дарби обнаружил, что не сводит глаз с ее смеющегося лица.

— Самое страшное в браке — это невозможность до конца забыть женщину, — неожиданно признался Рис. — Я и приехал сюда, чтобы сказать это тебе. Браки распадаются, супруги расходятся, но никто не смеет упомянуть о том, что в душе остается заноза и ты просто не можешь от нее избавиться.

— Да, кому судить, как не тебе, —усмехнулся Дарби, на миг отвлекшись от Генриетты. — Сколько вы с Элен прожили вместе, год или больше?

— Меньше, — отмахнулся Рис. — Не важно. Эти жены, они проникают в твое сердце. Я только сейчас вдруг задался вопросом, что она подумает о том или другом сочинении.

— Хмм… почему бы тебе не сыграть ей? — предложил Дарби и отошел, словно разрешая Рису отправиться к жене, хотя на самом деле мечтал только о том, чтобы подойти к Генриетте, чего, конечно, делать было нельзя.

Она сидела на диване, поставленном под странным углом, почти засунутом в угол комнаты. Сегодня ему показалось, что она хромает больше обычного. Поэтому он решил осведомиться о ее здоровье, как подобает доброму соседу.

Он до конца не верил, что отважится на это, пока она не подняла глаза. И неожиданно улыбнулась ему.

Пусть у Генриетты Маклеллан было не слишком много опыта в общении с мужчинами, но это не означало, что ее не может осенить гениальная идея.

Дарби не раз был объектом призывных улыбок и весьма часто на них отвечал.

Ее глаза чуть расширились, и тут произошло чудо. Она вся превратилась в улыбку, хотя губы даже не дрогнули, но из глаз полился такой свет, что Дарби потянуло к ней, как матроса — к сирене.

Рядом с Генриеттой сидела Кэрол Перуинкл. Дарби всегда нравилась эта маленькая проказница. Сейчас же он проникся к ней еще более теплыми чувствами, когда она немедленно встала, лукаво усмехнулась, взяла под руку мужа и вместе с ним направилась в столовую. Дарби ничего не оставалось, кроме как сесть чуть ближе к Генриетте, чем он намеревался.

— Как вы себя чувствуете, леди Генриетта? — выдавил он наконец.

Генриетта выглядела абсолютно спокойной, словно все, что случилось между ними, не смогло поколебать ее дружелюбия.

— Благодарю вас, я совершенно здорова.

Приглядевшись, он вдруг понял, что она нервничает. Все же она от него не отодвинулась. Дарби вытянул ногу так, чтобы она слегка коснулась ее ноги. И при этом не потрудился задуматься, с чего это вдруг флиртует с совершен но неподходящей особой. Просто хотел флиртовать с ней, вот и все. Собственно говоря, по-настоящему ему хотелось провести языком по раковинке ее уха. Сегодня она подняла волосы наверх, выпустив над ушами короткие букольки. Он отодвинул бы букольку и нашел ее ухо, как ягодник, пытающийся отыскать ежевику в зарослях.

— Интересно, о чем вы думаете? — не выдержала она.

— Мечтаю поесть ежевики, — лениво ответил он.

— Неужели? — удивилась Генриетта.

— Срывать ягоды с куста, сторожась острых шипов. Неспелая ягода дьявольски кисла, но спелая — просто райское блаженство.

Она с подозрением покосилась на него.

— Ужасно хотелось бы покатать ягоду на кадыке, — выдохнул он. — Знаете, это лучший способ определить степень… спелости.

Не в силах совладать с собой, он протянул руку и легонько коснулся ее затылка.

Она покачала головой.

— Чуть прикусить ее и придавить языком. Если она спелая, брызнет сладостью тебе в рот.

Генриетта сглотнула слюну, что дало ему несказанное удовлетворение.

— По-моему, вы имеете в виду вовсе не ягоды, — высказалась она.

Но он уже ласкал ее ухо, и пальцы скользнули по стройной шее. Слава Богу, что диван стоял под углом и остальные гости не обращали на них особого внимания. Со стороны казалось, будто они готовятся идти в столовую.

— Могу я проводить вас к столу? — спросил он чуточку напряженным тоном, но только потому, что совершенно неподходящая женщина ухитрилась подействовать на него самым неприличным образом и теперь панталоны откровенно бугрились спереди. И это всего лишь после того, как он посидел рядом с ней и провел пальцем по ее шее.

Генриетта ответила кривоватой улыбкой, именно такой, которая появлялась на ее губах каждый раз, когда болела нога.

— Тут что-то не так, — встревожился он. — Вы упали и повредили бедро?

— Нет, разумеется, нет.

Ее взгляд был достаточно правдивым. Но эта улыбка! Она, очевидно, понятия не имела, что на ее лице все написано!

— В таком случае что же?

Она приподнялась, но его рука скользнула по ее спине вниз откровенно непристойным жестом. Он быстро огляделся. В комнате, кроме них, никого не было, а Слоуп, похоже, ничего не видел.

О, почему бы нет?

Он подался вперед и только испробовал вкус ее губ. Только прикоснулся к ним. Всего лишь одно прикосновение.

Но это прикосновение… привело к тому, что ее руки обвились вокруг его шеи, а его ладонь легла на ее затылок. Прикосновение означало, что он не слышал дворецкого, пока тот не принялся громко кашлять совсем рядом с ними.

Он ожидал, что она встрепенется и помчится в столовую с такой скоростью, словно за ней гнались фурии. Но Генриетта безмятежно посмотрела на него и, подняв руку, заправила ему за ухо непокорный локон. И улыбнулась, но уже совсем другой улыбкой.

«Я должен завтра ехать, — тупо твердил себе Дарби. — Иначе пропаду».

— Леди Генриетта, мистер Дарби, — вмешался Слоуп, — боюсь, что вас ждут в столовой.

Как ни странно, у него был очень довольный вид. Дарби поднялся и протянул руку Генриетте, но тут же передумал и помог ей подняться.

Легкий румянец на ее щеках стал гуще.

— Спасибо, — пробормотала она.

Слоуп повернулся к ним спиной и величественно зашагал к двери.

— Спокойно, — велел Дарби, не двигаясь с места. — Готовы к торжественному появлению?

Генриетта кивнула, не сводя с него глаз.

Слово «появление» вряд ли могло описать все, что за этим последовало. Обычно Дарби нравилось быть центром внимания. Он считал, что чем больше о нем говорят, тем больше места уделяют его кружевам в светской хронике. Одно ведет к другому.

Но никогда раньше при его появлении гул голосов не сменялся мертвым молчанием, а поднятые стаканы не замирали в воздухе.

Слоуп, очевидно, крайне наслаждаясь происходящим, медленно обходил стол.

— Леди Генриетта, прошу вас, — окликнул он. — Мистер Дарби!

Их усадили рядом. Дарби опустился на стул и отчетливо осознал, что находится во власти такой любовной лихорадки, которую не испытывал с тех пор, как был школьником и влюбился в третью горничную Молли. В то время он слонялся по коридорам и прятался в тени, чтобы увидеть ее, жил ради той минуты, когда она пробегала мимо, бормоча: «Прошу прощения, мистер Саймон»…

Сейчас с ним творилось абсолютно то же самое. Он стал подвигать стул ближе к Генриетте так осторожно, что окружающие этого не заметили. К тому времени, когда подали первое блюдо, он умудрился прижаться ногой к ее бедру. Когда она устремила на него испуганный взор, он чуть отодвинулся, но секунду спустя коснулся ее руки.

И этот румянец… этот румянец на щеках стал еще гуще. О, она тоже все чувствовала!

Ничего, ведь он завтра уезжает. Уезжает и больше не вернется!

Она снова улыбалась. Улыбалась глазами. Улыбалась обещающе. И каждый взгляд говорил ему, что он не ошибался, считая Генриетту исключительной. Единственной в своем роде.

Но тут ее улыбка вдруг показалась ему… саркастической. Странно, не так ли?

И все же этот легкий изгиб розовых губ усиливал жар в его чреслах с такой невероятной силой, чего не смог бы сделать никакой откровенный призыв другой женщины.