"Генри Джеймс. Зверь в чаще" - читать интересную книгу автора

о многом другом, и это было тем примечательнее, что, когда коловращенье
гостей свело их лицом к лицу, он все еще не мог отделаться от мысли о
незначительности их прошлого знакомства. Но если оно было так незначительно,
как объяснить его нынешнее ощущение, говорящее как раз о противном? Ответ
напрашивался сам собой: при той жизни, которую все они, видимо, ведут
сейчас, вещи следует принимать, не вникая в их смысл. Марчер был убежден - а
почему, он и сам не знал, - что молодая женщина живет в этом доме на
положении, грубо говоря, бедной родственницы, что она не кратковременная
гостья, а составная, даже рабочая, оплачиваемая часть всего механизма. Ей,
надо полагать, оказывают здесь покровительство, а она рассчитывается за
него, среди прочих услуг взяв на себя роль проводника докучных посетителей,
которых надо водить по дому, и все им показывать, и отвечать на вопросы,
когда что построено, и какого стиля те или иные предметы обстановки, и чьей
кисти та или иная картина, и какие комнаты облюбованы привидениями. Не о
том, конечно, речь, что кто-нибудь осмелится дать ей на чай, - такое, глядя
на нее, и представить себе немыслимо. И все-таки она неспешно направилась к
нему - безусловно красивая, но старше, много старше, чем тогда, в прошлом, -
может быть, как раз потому, что почувствовала: за последние несколько часов
он посвятил ей больше мыслей, чем всем остальным, вместе взятым, и таким
образом уловил истинную суть дела, которую другие по своей тупости
проглядели. Да, она живет здесь на условиях куда более жестких, чем все
прочие; она живет здесь из-за всего, постигшего ее за прошлые годы, и при
этом помнит его, как и он ее, только гораздо лучше.
Когда, наконец, они обменялись первыми словами, вокруг не было ни души,
их друзья ушли из этой комнаты, где, кстати, над камином висел отличный
портрет и особую прелесть всему придавал их молчаливый сговор отстать от
других для беседы с глазу на глаз. Впрочем, по счастью, прелесть была и во
многом другом - в Везеренде, пожалуй, любой закоулок стоил того, чтобы в нем
задержаться. Прелесть была и в том, как, угасая, осенний день глядел в
высокие окна, и в том, как багряные лучи, выбившись на закате изпод нависших
угрюмых туч, широкой полосой проникали в комнату, и в том, как они играли на
старинных стенных панелях, на старинных шпалерах, на старинной позолоте, на
старинных потемневших красках. А всего более, вероятно, в том, как Мэй
Бартрем подошла к нему: поскольку ее обязанностью было водить по дому людей
скромного пошиба, Марчер при желании вполне мог бы приписать ее сдержанное
внимание обычному в Везеренде ритуалу и таким образом свести их встречу на
нет. Но едва она заговорила, как брешь заполнилась, все связалось воедино, и
сразу потеряла остроту легкая ирония, сквозившая в ее интонациях. Он
буквально ринулся в разговор, только чтобы опередить Мэй Бартрем.
- А мы с вами тысячу лет назад встречались в Риме. Я все отлично помню.
Она не скрыла легкого разочарования - у нее и сомнений не было, что он
забыл, - и тогда, чтобы доказать ее неправоту, Марчер начал сыпать
подробностями; стоило к ним воззвать, и они мгновенно возникали. Теперь к
его услугам были ее лицо, ее голос, и под их воздействием произошло чудо,
подобное тому, которое совершает в руках фонарщика факел, зажигая один за
другим длинный ряд газовых фонарей. Марчер не без самодовольства полагал,
что освещение получилось отменное, но, по правде говоря, был весьма доволен,
когда с мягкой насмешкой она объяснила, как много он напутал и, торопясь все
расставить по местам, почти все разместил наобум. Встретились они вовсе не в
Риме, а в Неаполе, и не семь лет назад, а без малого десять. И была она там