"Юрий Яковлевич Яковлев. Вечеринка " - читать интересную книгу автора

в палисаднике. А в сентябре прихожу на урок - девчонка с Байкала сидит на
второй парте у окна...
Он вошел в раж, старый Прокоп. Никогда еще рядом с ним не собиралось
столько людей, которых он понимал, которых любил каждого по-своему. Кому,
как не им, доверить свою исповедь! И он рассказывал, а они слушали его с
любопытством и удивлением.
- Каждый раз, ложась спать, я думал о ней в надежде, что она
приснится мне. Нет, не снилась. Вот ведь какое обидное дело... Только один
раз приснилась. Такой получился сон странный. С пирожками. Мне приснилось,
что она идет по классу с подносом, а на подносе пирожки с капустой. И
каждому достается пирожок. Все молча берут и едят. Когда же она подошла ко
мне - на подносе ни одного пирожка. Не достался мне пирожок, и ей тоже.
Вокруг все едят пирожки так аппетитно, а она стоит передо мной с пустым
подносом. И как бы спрашивает: что делать? И глаза у нее виноватые:
извините, уж так получилось - не хватило вам пирожка. Я как-то глупо
улыбаюсь: мол, ничего страшного, обойдусь. А самому ужасно обидно. Так
обидно, что к горлу подступает горечь. Вот-вот заплачу, как маленький. И
заплакал. Я плачу, а все едят. Тогда она говорит: "Вы не плачьте, я вам
испеку пирог. Большой и вкусный". - "Не надо мне большого, мне бы
маленький... пирожок. Мне сейчас надо, а потом будет поздно..."
После этого мне стало казаться, что она проникла в мою тайну. Знает
об этом сне, участвовала в нем. И глаза у нее стали виноватыми: извините,
уж так получилось.
Уж так получилось! Раньше я очень любил длинные дни, когда по часам
вечер, а все вокруг залито светом. Теперь я стал любить ранние сумерки.
Темные вечера были нашими друзьями: укрывали нас, когда мы шли вдвоем по
скрипящим морозным улицам. Я и в темноте видел ее глаза, чувствовал их
жизнь. И замечал, что она, эта жизнь, становится все радостней и труднее.
Какое-то тревожное предчувствие появилось в ее глазах, но я старался не
замечать его.
О чем мы говорили? Да о разных разностях. Я, например, рассказывал ей
о странствующих голубях. Они водились в Северной Америке в прошлом веке.
Летали не стаями, а целыми тучами. Их американцы уничтожали чем попало -
ружьями, палками, камнями. Целыми городами выходили на эту разбойную
охоту. Лавочники, клерки, полицейские, поэты, изобретатели шестеренок -
все бежали и били, били, били... И дошло дело до того, что на земле не
осталось ни одного странствующего голубя. Уничтожили целый вид! Помню, она
очень жалела странствующих голубей. О любви мы никогда не говорили. Да
нужно ли вообще говорить о любви? Разве говорят о том, что ходят по земле,
дышат воздухом...
Прокоп опустил глаза. Умолк. Потом тихо, каким-то чужим голосом
сказал:
- Однажды мы совершили ошибку: вышли из темной улочки на светлую. И
там нас увидели вместе.
- Ай-яй-яй! - вдруг выдохнула Фокина.
У нее это получилось помимо ее воли. Она даже сама испугалась своего
"ай-яй-яй" и поспешно поднесла ко рту руку с салфеткой. Но Прокоп услышал.
Повернулся к Фокиной всем корпусом. Даже слегка наклонился к ней.
- Правильно, Фокина! Верно, голубушка! Нельзя выходить на свет, если
любовь. Но мы забылись. Потеряли голову. Всем парням и девкам разрешается