"Андрей Яхонтов. Бывшее сердце (Главы романа)" - читать интересную книгу авторачердаке, действуют по-разному. Феликс возненавидел проституток. Купив
время в притоне, нещадно их избивал. (За что сам бывал волтужен сутенерами). Отец Гриши (как впоследствии выяснилось), стремясь затуманить блядскую сущность торгующих телом гетер, переодевал их пионерками - в короткие юбочки и белые блузочки и носочки, повязывал красные галстуки, а, когда, по окончании оргии, ряженые дешевки требовали за разыгранное представление плату, кричал: "Врете, сволочи, пионерки денег не берут!" Сам Гриша жизни без продажных подстилок не мыслил. Сидел с ними часами и болтал. Иногда, от нечего делать, я присоединялся к нему, подпаивал курв, слушал их излияния. Все крутили одинаковую пластинку: жених погиб, замечательный был парень, уже и свадьбу собирались играть. В роли "погибших" чаще всего почему-то выступали летчики. Получалось: главные целколоматели, первопроходцы девичьих тоннелей по совместительству являлись и покорителями заоблачных широт. Допытывался у вруний: как же у нашей авиации - после стольких катастроф - осталось хотя бы малое количество самолетов? Сам под влиянием их россказней нередко воображал себя истребителем, идущим на поцелуйный и консервно-вспарывающий таран. Раньше, видя в физкультурной раздевалке или бане упругие, атласно поблескивающие, как бы в раздвоенных чепчиках, туповатые концы сверстников, испытывал зависть. Теперь у меня самого был такой. Крепышок в чепчике. В автобусе припаялся к очкастой студентке, плелся за ней до общежития, канючил и мало-помалу ее уболтал, стала отвечать на заигрывания, сперва односложно, потом засмеялась - и я увидел, как разгорается в ней геенна. Поднялись в тесную, заваленную книгами комнатушку-пенал, стала поспешно Пашку Скокова покромсали в драке ножами. Я пробрался к нему в палату (куда никого не пускали) и, чтоб дежурившая медсестричка меня не шуганула, стиснул ее до хруста. Она не оттолкнула, не закричала, а обмякла в моих объятьях. Отец жизнерадостной толстушки Марины Поповой даже дома ходил в брюках с лампасами, говорил громовым басом, был свиреп, на стене поблескивала именная сабля, подаренная ему за личное мужество. Под этим клинком все между мной и его дочуркой и произошло - быстро, скомкано, беззвучно. По-военному дисциплинированно. Таявший от нежности воздыхатель и ухажер Маринки, тот самый бросивший школу - несмотря на усилия моей матери - здоровущий громила с килограммовыми кулаками и в ботинках-говнодавах с супинаторами (отбирал у мальчишек деньги, а у девчонок дешевенькие сережки и колечки и дарил их потом своей крале) меня уважал и не трогал; если приходил встретить Маринку после уроков, приветственно и дружественно махал мне рукой. Маринка врала ему, что мы вместе решаем задачки и делаем черчение. Ирочку, воображалу и кривляку, дочь директора школы, оприходовать не удавалось. Зато химичка - худенькое, ланеподобное большеглазое создание - в меня буквально втюрилась. Вызывала к доске, я не мог ответить ни на один вопрос, запомнить ни одной формулы, все равно ставила "пятерки". Класс покатывался. После уроков я дрючил её в кладовке, среди запасов мела, колб, пробирок и горелок. Погружал в непроливашку (и точно напоминавшую чернильницу с сужающимся поначалу, а потом, в глубине, расширяющимся раструбчиком) проповедницы системы Менделеева свой лакмусовый |
|
|