"Светлана Ягупова. Ладушкин и Кронос" - читать интересную книгу автора

не многотомный, а многотонный - работает на пятидесятитонке. Норму
выполняет, в выходной не слоняется по пивнушкам, не забивает "козла", а
пишет. Берите с Ладушкина пример".
Он понимал, что ему далеко до гармонической личности, однако льстило,
когда называли его уникальным, но бросало в краску от "писателя". В
представлении Ладушкина писателем был не тот, кто умел писать - сейчас,
при всеобщей грамотности, многие владеют искусством бумагомарания.
Писатель, рассуждал Ладушкин, это Учитель. Как Толстой. Или Чехов. Ну, а
какой из него, Ладушкина, учитель, если сам еще не доучился, долго
выбирая, куда поступать, в гуманитарный или технический. Тяга была и к
тому, и к другому, и лишь недавно стал наконец заочником пединститута.
Никакого отношения к школе он, конечно, не имел, да и не мечтал иметь.
Приняли его на филфак лишь из уважения к газетным публикациям, отчего он
испытывал смущение, так как догадывался, что институт готовит школьных
учителей, а не учителей человечества.
Ладушкин знал, что в нем течет дремучая кровь его пращуров, которые в
минувшем столетии и много веков назад были безграмотными, невежественными,
и еще не одному поколению до и после него надо насыщать эту кровь
кислородом истинной культуры и знания. Поэтому на занятиях литобъединения
часто вспоминал о том, что в некоторых странах пишущих людей именуют
культурными операторами и лишь единицам присваивают высокое звание
писателя. Литератор, беллетрист - такие термины его устраивали, при них он
не чувствовал себя выскочкой, самозванцем.
Через три года Ладушкин слез с БелАЗа, так как стало портиться зрение,
и ушел на завод, но рассказы писать не бросил, их с охотой печатала не
только заводская многотиражка, но и городская газета. Заболев
сочинительством, он пришел к странной мысли, что семья в данном случае
будет помехой. Поэтому и жил на другом конце города - далеко от женщины с
длинными глазами и лопоухого мальчика, исправно отдавая им две трети
зарплаты.
Незадолго до своего тридцатилетия Ладушкин заметил необыкновенно
быстрый рост соседских детей. Вроде бы вчера агукали в колясках, а сегодня
гоняют на велосипедах, играют в футбол. Тревожили и встречи с бывшими
одноклассницами. Годы корежили их, и некогда стройные девочки превращались
в эдаких рыхлых пампушек, хотя изменения эти не влияли на их самочувствие
людей, довольных жизнью: как сговорившись, каждая хвасталась своими детьми
или одним, заласканным дитяткой, и было понятно, что именно дети-то и
лепят из прекрасных девушек добродушных толстушек.
"Эдак не успеешь оглянуться, как внутренние часы и вовсе испортятся
из-за возрастного торможения процессов обмена. Что все-таки происходит со
временем? - философски спрашивал себя Ладушкин, отхлебывая чай из
поллитровой чашки, разрисованной хвостами жар-птиц. - Земля быстрее
завертелась или, может, проходит сквозь какую-нибудь "черную дыру", и
время превращается в пространство, а пространство во время? Что творит с
человеком Кронос, это чудовище с головой быка, туловищем льва и ликом
бога?"
Недавно встретил соседскую девчонку Ольку и обомлел, увидев, как
неожиданно округлились, стали совсем девичьими ее линии. Поинтересовался:
- Ты в восьмой перешла?
Она косо глянула на него и, сбегая по ступенькам, обронила: - Я,