"Борис Васильевич Изюмский. Ханский ярлык (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

страхом или смятением.
А князь тихим голосом читал:
"...На тую доску прыгал, пока грудь не затрещала: "Реки!" А Степку
распинали... А дале сам признался..."
Рыдания подступили к горлу Бориски. Князь поднял голову. Сразу понял:
не надо было холопу письмо такое читать. Не для него!
Сузил недобро глаза, спросил жестко:
- А ты бы в ту пору в Москве был, что с зажигами делал?
Бориска, не помня себя, воскликнул:
- С ними б судьбу разделил!
Князь побледнел, ноздри его раздулись. Вскочив, гневно закричал:
- Прочь, холоп! Прочь! - схватил прислоненный к постели меч в ножнах,
замахнулся им, как палкой. - С глаз долой!
...Бориска брел по улицам чужого города. В душе было смятение - и то,
что слышал от деда Юхима, и это письмо Кочевы, и гнев князя тогда в
селении и сейчас - все переплелось в клубок, жгло мыслями: "Пошто
несправедливость такая на свете? На что господь смотрит? Пошто и впрямь
хозяин не тот, кто за сохой ходит? Богачи в шелках, а бедным нечем тело
прикрыть. На одно солнце глядим, а не одно едим!"
Эти сомнения, приходя раньше как недоуменный ропот, теперь все яснее
становились протестом. "Кто он, Бориска? Княжий прислужник. От былой
вольности только в памяти след остался".
Впервые закралась страшная мысль, будто ожгла: "Кому и зачем
служишь?" Крикнул мысленно: "Не тебе - отчине! Нужен ты ей сейчас против
татар. А все вы, богатеи, одинаково мазаны".
Он остановился на окраине города, лицом к степи, к Москве. И небо и
степь были здесь чужими. На миг представилось: вдруг оставят в этом краю
навсегда! Сердце сжалось - тогда лучше смерть. Было тихо. Расплавленным
золотом поливало солнце землю. Стрекотали кузнечики, как в тот час, когда
убили татары Трошку. Там, вдали, за этой степью, Бориска увидел избу деда
Юхима, еще дальше - замученного Андрея, смердов в жалких лохмотьях;
услышал голос дела Юхима, что с горечью произнес: "Мы пешеходцы".
"От кого такая, неправда повелась? - мучительно думал Бориска. - Кем
такая участь уготована? Как жаль, что не был рядом с другом Андреем, в тот
час, в Подсосенках, не помог ему, как умел. Пусть тоже погиб бы - ничто не
страшно..."
Сами собой складывались певучие слова о нужде, о горе народном, о
том, что, не будь лапотника, не было бы и бархатника, что за крестьянскими
мозолями бояре сыто живут...
Слова, как стон, просились на волю.
...Князь, прогнав Бориску, бросил с сердцем меч на постель. "Если
отпустить узду, чернь разнесет! Ярлык получу - хан будет помогать
непокорных смирять: сам их боится".
Над ухом опять прозвучали подлые слова Бориски: "С ними б судьбу
разделил!" Гнев снова вскипел в князе: "Сколь волка ни корми, все в лес
глядит! Грамота не впрок горделивцу пошла. Рассуждать, молокосос, вздумал!
Всяка власть от бога, и не тебе, тля, судить! Жаль, что плетью не иссек".
Он поостыл, подсел к столу:
"Ладно хоть, что прям, за пазухой камня не держит. За спасенье на
базаре, как в Москву возвратимся, награжу, а из Кремля удалю".