"Борис Васильевич Изюмский. Град за лукоморьем (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

Евсей, стиснув зубы, повернулся на другой бок: "Что с чадами теперь
станет?" От этой мысли боль в сердце становилась еще сильней.
Хорошо, что живут хоть в своей землянке. Дед Кузя долго болел. Анна с
Ивашкой досматривали за ним, перед смертью дед сказал:
- Переходить, святые души, в мою лачугу...
Там они и остались.


На княжьем дворе, огороженном высокой стеной, и творили лживцы свой
суд неправый, на виду у хором, часовни, голых баб из мрамора.
Стояла весна. Цвели заморские розы. Застыли абрикосы и персики в
цвету. Сновали розовые скворцы.
У ног князя лежал серовато-желтый, в темных пятнах гепард. Животное
было спокойно, только длинный, в черных кольцах, хвост, утолщенный к
белому концу, подрагивал да зеленые, в коричневых крапинках глаза
поглядывали на Евсея зло.
Кривосуды важно восседали на скамьях помоста, вкруг Вячеславова
кресла. Были здесь вкрадчивый тихоня боярин Яким; гривастый тысяцкий
Беловолос - строитель укреплений; городник с дряблым лицом и долгим,
нагнутым носом; княжьи телохранители - гридни.
У архиепископа Арсения, с краткими кудрявыми власами и малой узкой
бородой, нашиты на камчатую ризу-фелонь кресты и архангелы. Арсений
смотрел на Евсея сострадательно, как богородица в соборе, его ласковые
карие очи словно бы рекли: "Смирись, на то божья воля".
Князь середь них сидел, вцепившись пальцами в подлокотники, подавшись
туловищем вперед, словно для прыжка собрался. Видел его Евсей третий раз в
жизни. Первый - в порту, на корабле, куда всходил в шлеме, жженым золотом
изукрашенном, и шлем тот казался неуместным на палубе.
Во второй раз видел Бовкун Вячеслава на Чеканном дворе, вместе с
Якимом и Храпом. Тогда бросились в глаза холеные руки князя с тонкими
пальцами. Они ласкали монеты, пересыпая их из ладони в ладонь.
А сейчас, на суде этом подлом, разглядел Евсей у князя светлые, почти
белые, глаза одержимого человека, не знающего пощады.
Гнев вскипел в груди Евсея: "Все вы, криводушные, изолгались... И
храм тот построили, чтоб лжу возвысить, а суд страшный на земле творить.
Из одного дерева икона и лопата... Лицемеры... Все лицом меряете... Как
лицо важное, так и прав... Вот те, Аннушка, и одолень-трава..."
Бовкун остро оглядел ряды огнищан, алые корзна, в серебре арабские
пояса...
"Вырядились, убивцы, обожрались тетеревами да рябчиками, а убогим
зиждителям хлеба нет чрево насытить. Даже кладбище свое огородили...
Облачились в паволоки перед нашими рубищами. Мыслите: "Чья сила, того и
правда!"
- Винись, - приказал князь.
- Неповинен я... - сказал Бовкун. - Подлое измышление. Крови пролитие
творите... и бесчестье...
Огнищане зашевелились.
- Загради уста, громитель! - угрожающе крикнул тысяцкий, хватаясь за
меч.
У князя тонкие пальцы свело, словно он ими Евсеево горло сжимал.