"Тамара Иванова, Леонид Утесов. Воспоминания о Бабеле " - читать интересную книгу автора

прочим, у Киплинга.
Разговор о Киплинге Бабель закончил неожиданными словами. Он произнес
их, сняв очки, и от этого лицо его сразу сделалось беспомощным и
добродушным.
- У нас в Одессе, - сказал он, насмешливо поблескивая глазами, - не
будет своих Киплингов. Мы мирные жизнелюбы. Но зато у нас будут свои
Мопассаны. Потому что у нас много моря, солнца, красивых женщин и много пищи
для размышлений. Мопассанов я вам гарантирую...
Тут же он рассказал, как был в последней парижской квартире Мопассана.
Рассказывал о нагретых солнцем розовых кружевных абажурах, похожих на
панталоны дорогих куртизанок, о запахе бриллиантина и кофе, о комнатах, где
мучился испуганный их обширностью больной писатель, годами приучавший себя к
строгим границам замыслов и наикратчайшему их изложению.
Во время этого рассказа Бабель со вкусом упоминал о топографии Парижа.
У Бабеля было хорошее французское произношение.
Из нескольких замечаний и вопросов Бабеля я понял, что это человек
неслыханно настойчивый, цепкий, желающий все видеть, не брезгующий никакими
познаниями, внешне склонный к скепсису, даже к цинизму, а на деле верящий в
наивную и добрую человеческую душу. Недаром Бабель любил повторять
библейское изречение: "Сила жаждет, и только печаль утоляет сердца".
Я видел из своего окна, как Бабель вышел из редакции и, сутулясь, пошел
по теневой стороне Приморского бульвара. Шел он медленно, потому что, как
только вышел из редакции, тотчас раскрыл книгу Киплинга и начал читать ее на
ходу. По временам он останавливался, чтобы дать встречным обойти себя, но ни
разу не поднял головы, чтобы взглянуть на них.
И встречные обходили его, с недоумением оглядываясь, но никто не сказал
ему ни слова.
Вскоре он исчез в тени платанов, что трепетали в текучем черноморском
воздухе своей бархатистой листвой.
Потом я часто встречал Бабеля в городе. Он никогда не ходил один.
Вокруг него висели, как мошкара, так называемые "одесские литературные
мальчики". Они ловили на лету его острые слова, тут же разносили их по
Одессе и безропотно выполняли его многочисленные поручения.
За нерадивость Бабель взыскивал с этих восторженных юношей очень
строго, а наскучив ими, безжалостно их изгонял. Чем более жестоким бывал
разгром какого-нибудь юноши, тем сильнее гордился этим разгромленный.
"Литературные юноши" просто расцветали от бабелевских разгромов.
Но не только "литературные мальчики" боготворили Бабеля. Старые
литераторы - их в то время собралось в Одессе несколько человек, - равно как
и молодые одесские писатели и поэты, относились к Бабелю очень почтительно.
Объяснялось это не только тем, что это был исключительно талантливый
человек, но еще и тем, что он был признан и любим как писатель Алексеем
Максимовичем Горьким, что он только что вернулся из легендарной Конармии
Буденного и, наконец, он был в то время для нас первым подлинно советским
писателем.
Нельзя забывать, что в то время советская литература только зарождалась
и до Одессы еще не дошла ни одна новая книга, кроме "Двенадцати" Блока и
перевода книги Анри Барбюса "Огонь".
И Блок и Барбюс произвели на нас потрясающее впечатление: в этих вещах
уже явственно сверкали зарницы новой поэзии и прозы, и мы заучивали наизусть