"Валентин Иванов. Энергия подвластна нам" - читать интересную книгу автора

особого переживания, так сказать, нервного шока, вспомните-ка! Не здесь ли
причина болезни вашей?
Веки Николая чуть дрогнули, и слабым еще голосом он, вполне, впрочем,
просто и уверенно, ответил:
- Нет, я не помню ничего особенного.
- Так до свидания, дорогой мой. Именно до свидания, так как у меня к
вам покорнейшая просьба. Вы ведь через наш город домой поедете? Вот
загляните ко мне, порадуйте вашим к тому времени, уверен, цветущим видом.
Болезнь ваша крайне для науки интересна. Случай с вами необычный, скажу
более, необычайнейший!

4.

В НЕВЕДОМОЙ глубине сознания, на границе полного мрака серым стертым
бликом было расплывающееся, смутное пятно лица Павла Ивановича. Был чужой,
не свой голос, инстинкт долга, напоминающий о записной книжке, и все
исчезало.
Когда сознание вспыхивало, опять вспоминалось о книжке, а голос был
женский, кажется агашин.
И потом не было Павла Ивановича, не было Агаши, не было никого. Только
где-то высоко-высоко вспыхивала искра и со звоном бежала и бежала по
длинной, натянутой струне. Искра скользила по струне, и струна была
искрой, а искра струной. Искра бежала от круглой лунной головы.
Николай не хотел, чтобы искра упала. Он изо всех сил, всем телом держал
струну, по которой она носилась. Когда это прекратилось - он не знал, была
только очень большая усталость. Теперь Николай ощущал свет, слышал голоса
и понимал слова.
Отвечая на вопросы врачей, внутренне он был занят совершенно другим.
Его, сильного человека, мало занимала личная проблема болезни. Важно было
другое, то, что происходило на озере в те две ночи.
Слушая разговоры около своей постели, Николай знал, что феноменальное
свечение луны никому не известно. Это подтверждало его мысль о редкой
концентрации явления. Он также понимал, что Павел Иванович читал записи в
его книжке и, следовательно, сохранил секрет.
Но последний вопрос Станишевского, оставленный им без настоящего
ответа, был все же ему неприятен.
- Как же быть? - говорил он себе. - Написать Алеше, дяде Феде? - Из
сумятицы мыслей и воспоминаний последних дней всплыл и четко обрисовался
строгий образ дяди Феди - Феодора Александровича. Память точно нарисовала
Николаю умные, проницательные глаза, суровую требовательность к себе и
окружающим.
Что же я скажу дяде? Нет, пока нет. Нужно скорее в Лебяжье. Там я все
додумаю, побываю на дальнем озере и тогда позову Алешу.

5.

НЕБОЛЬШАЯ записная книжка Николая была в надежных руках. Последние
слова записи были достаточно ясны:
"чувствую полную потерю сил, прошу Павла сохранить все в секрете..."
Впрочем, бережное отношение Павла Ивановича и его молчание объяснялось