"Валентин Иванов. Энергия подвластна нам" - читать интересную книгу автораособого переживания, так сказать, нервного шока, вспомните-ка! Не здесь ли
причина болезни вашей? Веки Николая чуть дрогнули, и слабым еще голосом он, вполне, впрочем, просто и уверенно, ответил: - Нет, я не помню ничего особенного. - Так до свидания, дорогой мой. Именно до свидания, так как у меня к вам покорнейшая просьба. Вы ведь через наш город домой поедете? Вот загляните ко мне, порадуйте вашим к тому времени, уверен, цветущим видом. Болезнь ваша крайне для науки интересна. Случай с вами необычный, скажу более, необычайнейший! 4. В НЕВЕДОМОЙ глубине сознания, на границе полного мрака серым стертым бликом было расплывающееся, смутное пятно лица Павла Ивановича. Был чужой, не свой голос, инстинкт долга, напоминающий о записной книжке, и все исчезало. Когда сознание вспыхивало, опять вспоминалось о книжке, а голос был женский, кажется агашин. И потом не было Павла Ивановича, не было Агаши, не было никого. Только где-то высоко-высоко вспыхивала искра и со звоном бежала и бежала по длинной, натянутой струне. Искра скользила по струне, и струна была искрой, а искра струной. Искра бежала от круглой лунной головы. Николай не хотел, чтобы искра упала. Он изо всех сил, всем телом держал струну, по которой она носилась. Когда это прекратилось - он не знал, была и понимал слова. Отвечая на вопросы врачей, внутренне он был занят совершенно другим. Его, сильного человека, мало занимала личная проблема болезни. Важно было другое, то, что происходило на озере в те две ночи. Слушая разговоры около своей постели, Николай знал, что феноменальное свечение луны никому не известно. Это подтверждало его мысль о редкой концентрации явления. Он также понимал, что Павел Иванович читал записи в его книжке и, следовательно, сохранил секрет. Но последний вопрос Станишевского, оставленный им без настоящего ответа, был все же ему неприятен. - Как же быть? - говорил он себе. - Написать Алеше, дяде Феде? - Из сумятицы мыслей и воспоминаний последних дней всплыл и четко обрисовался строгий образ дяди Феди - Феодора Александровича. Память точно нарисовала Николаю умные, проницательные глаза, суровую требовательность к себе и окружающим. Что же я скажу дяде? Нет, пока нет. Нужно скорее в Лебяжье. Там я все додумаю, побываю на дальнем озере и тогда позову Алешу. 5. НЕБОЛЬШАЯ записная книжка Николая была в надежных руках. Последние слова записи были достаточно ясны: "чувствую полную потерю сил, прошу Павла сохранить все в секрете..." Впрочем, бережное отношение Павла Ивановича и его молчание объяснялось |
|
|