"Борис Иванов. Знак Лукавого" - читать интересную книгу автора

забыть кое-что важное. Ты и забыл. Вижу - честно забыл. Придется вспоминать.
Вместе. Но давай по порядку.
Он плеснул мне в стакан все оставшееся в бутылке виски.
- Давай расскажи-ка ты нам, друг Сережа, про себя малость. И про
родинку эту твою, или, как ты говоришь, татуировочку. Когда, где она у тебя
завелась-появилась. Как ты себя при этом чувствовал. И что ты об этом обо
всем думаешь... Только без брехни, пожалуйста, без лажи. У нас тут, - он
постучал согнутым пальцем по все той же смирно лежавшей в стороне папочке, -
на промокашке весь ты есть. Со всеми потрохами. Так что глотай, - он кивнул
на стакан, - закуси и поехали.
Я допил "Тичерс" (даже лучший виски всегда был и остается в моих глазах
проклятым самогонищем), старательно выскреб из банки остатки шпрот,
развалился в кресле и приступил к рассказу.
Биографию свою я к тому времени уже столько раз излагал - устно и
письменно, что она вылетала из моих уст без сучка без задоринки, не вызывая
обычно никаких вопросов. В этот раз вопросы, правда, были про
бабку-эмигрантку (с чего это вдруг она в пятьдесят пятом надумала вернуться
в Союз?) и про отца, полжизни промотавшегося по Африке и Юго-Восточной
Азии - сначала геологом на контракте, потом - преподавателем, а под
старость - специалистом на гранте.
Дуппель - точнее, теперь уже Дуппельмейер - долго сомневался, что такое
случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов.
Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не
приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет,
было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в
былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого
греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое
вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы.
А кое-где кошмару еще и прибавилось.
Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем
девятым валом, да куда там валом - цунами - полного неприятия моего пусть и
бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом
Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки.
Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более
всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.
Ольгред тут же уселся за компьютер - наводить необходимые справки
"через наших людей в ментуре". Упоминание о таковых меня расстроило.
Все-таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в
этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд
бравого спецназа... А вот тебе фиг, Сережа!..
В ментуре у этих типов тоже свои люди...
В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился,
стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на
мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности.
Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими-то переговорами
по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш
разговор.
Разговор, собственно, был монологом Ольгреда. Я предпочитал сохранять
ядовитое молчание.
- Ты напрасно, Сережа, на нас дуешься словно мышь на крупу, - со своим