"Всеволод Иванов. У " - читать интересную книгу автора

проскальзывала на его сухое лицо богатая розовость и жажда сковырять,
сплести, сделать. Такие люди с младенчества обвешиваются вещами. Вначале вы
замечаете перочинный ножик, прикрепленный к поясу на чудовищной медной
цепочке, затем записные книжки с ассортиментом карандашей, бумажники,
пробочники, зеркальца, - и к двадцати годам он таскает всевозможной дряни
вряд ли меньше четверти веса своего тела. Здесь вы найдете несколько часов,
не считая тех, которые на руке, запасные стекла и части к часам, потому что
такой человек считает себя способным починить любой механизм, фотоаппарат,
фонарь, десяток ножей, чернильницу, складной волейбольный мяч, "вечное
перо", берестовые портсигары, кожаные портсигары, резиновые. Он обрастает
карманами, сумками - и как скоп всего - портфель. И как скоп портфелей -
чемодан. Чемодан с необычайной быстротой подвигает его к какому-либо дивному
действию, пока не превратится он в недотрогу, описывать которого вовсе не
тема наших воспоминаний. Скажу короче: я уважаю таких людей, они часто
сбреховаты, бестолково скоростны, но умеют они сберечь в себе что-нибудь
мудреное, да и скопытить их с места трудно. Сейчас, приглядываясь к
сковырышу с помощью телескопа, каким по отношению к людям был доктор Матвей
Иванович, я бы сказал, что в запасе у "сковырыша" уже имелись мыслишки и
делишки, но для полного поднятия его на ноги ему мешала некая
провинциальность, прискорбная и страждущая, требующая проверки. Экое
огорчение, провинциальность, - скажете вы. Уверяю, что это самое ёжистое для
подобных людей. Дабы одолеть это горе-горькое, этот штамп отсталости, они
возьмутся за невероятнейшее, за чудовищное дело. Поглядеть бы вам, как он
наблюдал черный, разбиваемый купол храма Христа Спасителя и какое
недовольство было на его лице. "Что бы приехать пораньше, - думал он, не
меня ли страждали здесь для разбора храма? А теперь десять лет будете
разбирать и не разберете! Кому я выложу свои сомнения, перед кем облегчу
себя, как мне не унизиться, не сконфузиться, не упасть в общественном
сознании? Позвольте, - скороного мчался я, - но разве мала ценность
поручения, данного мне, разве оно скорогибло?..."
В противовес "сковырышу", "сковырятелю" свойственен был некий
"московский классицизм", поскольку сопутствует классицизм
двадцатишестигодовалому. Доктору столько же нужна была бедность украшений,
подчеркивающая общую величавость его масс, сколько тяжелая аркада его ног
высила, как стройный портик, его туловище, где на глухом и низком барабане
его плеч вздымался купол, расплывчивые формы которого оживлялись узкими
полузакрытыми глазами и острогубым ртом, качество которого состояло в
"умении сымать, расстегивая, путаницу и подделку". Имел ли он к этому
способности, покажут мои дальнейшие строки, но возможности применить свое
умение он искал усердно. Среди прочих способов разговора с незнакомыми,
которых он, не без основания, сплошь принимал за оппонентов, Матвей Иванович
ценил несколько: "лукавый способ", это когда он считал, что прикидывается
простачком. Основной удар здесь направлялся на то, чтобы верить всему
говоримому оппонентом. Обычно знакомство оканчивалось крупной ссорой.
"Трескучий" - когда он сыпал цитатами. Он был великий мастер цитат, особенно
в области философии и техники. Оппонент обалдевал, отдавался в полное
распоряжение или сбегал. "Научный" от "трескучего" отличался только большей
длиной цитат, содержа, в промежутки, меньшее количество собственных мыслей.
Насколько способ этот увеличивал докторское удовольствие и веру его в слово,
настолько же оппонент возвращался домой как бы одряхлевшим, как бы из