"Всеволод Иванов. У " - читать интересную книгу авторамеланхолических чайников? Какие разнообразные бульоны, какие похлебки от
картофельной до бараньей, какие отвары, какие соусы ("Э, вы переложили из моей миски в свою мое мясо. Видали ли вы ее, совсем обалдела от жара! Я буду перекладывать мясо? У меня честная "очередная" говядина, а она жрет свинину. Моя говядина, если хотите знать, отмечена химическим карандашом. Это потому, что вы видели, как я отмечала! Марья Васильевна, Шурочка, Геничка, посмотрите!" - Марья Васильевна, Шурочка, Геничка смотрят. - "Нет, вы ошибаетесь. Кто ошибается? Вы рады придраться к Жаворонковым, вы со своей Степанидой Константиновной все время против нас наводите мосты, в религиозности нас упрекают, подумаешь - безбожники, а кто на Пасху куличи пек? Все пекли! И будем печь!..."). Оказывается, - между квартироуполномоченным и верхом, возглавляемым пылким и атлетическим Жаворонковым, - трещина, клокочет разрыв. Какое поднимается брюзжание, ворчание, гудение - миллионы больших мух жестоко, словно волчки, врезаются в спор. Валовое мошенничество! Бездельники!... Страшные счетные книги готовы раскрыться, какое брутто мы сейчас узнаем. Но - тс! Цыц!... Жаворонков бьет в грудь, самодовольно украшенную голубой фуфайкой, его лицо страдает, сооружая необычайную суровость. На шум ссоры появляются сыновья квартироуполномоченного - Валерьян и Осип. Они ошпаривают кухню взглядом. Из кармана у них торчат футляры финок. "Прекратите тянуть канитель, - говорят они, как бруствер становясь между матерью и бушующей кухней, - вы введете дом в затруднительное положение!" Но не так-то легко снять с Жаворонкова гордую самодовольную фуфайку: "Меня не запугаешь финками. Хватит. У нас поселился авторитетный товарищ Черпанов. Ему передать ссоры! Милиция и та удивляется: что это за дом, где нет ни одного коммуниста... Спросите, Потому, что у меня гадкое и гнилое окружение". - "Ах, это вы намекаете на свой верх!" "Мой верх чист и опрятен, а вот ваш низ сплошная грязь". Жар разгорается, грудные клетки, в поисках обязательной убедительности, разрываются. Страсти приобретают, думается мне, юридический характер. "Гражданка, прекратите мычание!" - "Нет, вы заставьте умолкнуть свой приплод!" - "Ага, женишков дочерних на подмогу вызвали..." - "Здорово, Мазурский". - "Здорово, Ларвин". - "Граждане, я за нравственность!" - восклицает первый. "Граждане, утешает другой, - вы же и без того все желудки расстроили дрязгами. Желудок любит спокойствие, вот испробуйте хоть декаду прожить вдоль поваренной книги!" А. М. Насель одышливо замахал руками. - Черпанова разбудили вконец! Пора знать - у ответработников очень ломкий сон, граждане. По всему видно, Черпанов пользовался здесь отменным уважением. Даже мне, узнав, что я завербован им, уступили кран. Правда, умыться мне так и не удалось. С мохнатыми полотенцами через плечо, с эмалированными тазиками в руках пришли за водой Людмила и Сусанна. Черно-шелковая Людмила Львовна, мельком, как привычный наездник стремя, кинула мне: - Вы женаты? - Нет, Людмила Львовна. - Но любили?... Куролесили? Хотите, женю? А доктор женат? - Для провинциала у него слишком крепкий взгляд, - с ленивой злостью, холодным голосом протянула Сусанна, как бы продолжая прерванный разговор, из |
|
|