"Дарья Истомина. Леди-босс " - читать интересную книгу автора

интересное, что тесто осколки действительно прихватывало, как клей, и,
если не считать натеков, которые вылезали из швов, издали зеркало
выглядело неповрежденным (во всяком случае, я на это надеялась). Но
цельного изображения не получалось, каждый из осколков кривил и отражал
только часть чего-то: моей искаженной рожицы, книжного шкафа, бревенчатой
стены, вида на реку из окна и даже часть пассажирского причала на той
стороне Волги и опору главного городского моста. Каждый осколок честно
отражал свое, но собранные в единое зеркало - они испугали меня картиной
безумия. Я ждала большой взбучки, но Иннокентий Панкратыч, дедулечка мой
обожаемый, увидев разбитое зеркало, грустно улыбнувшись, сказал:
- Запомни, Лизка: есть вещи, которые не склеиваются... Грохнешь - и с
концами! И главная из этих вещей называется - жизнь. Запомнила? За то, что
опять ко мне в кабинет без спросу влезла, объявляю тебя мелкой
пакостницей. Но вот за то, что старалась замылить свое преступление и до
теста додумалась, - отпускаю тебе сей грех!
Гаша орала на меня как резаная. Зеркало разбить по приметам означало
большие неприятности. И, если честно, вломила мне по заднице хворостиной,
а дед выкинул осколки и заказал в своем НИИ художнику-оформителю портрет
генетического гения, чешского, вернее, австро-венгерского имперского
монаха Менделя. Художник, который писал к торжественным дням плакаты и
лозунги, набил руку на головах членов Политбюро и из состояния самогонной
задумчивости выходил редко. Он перерисовал масляными красками из какого-то
научного труда изображение монаха, разбив на клеточки, но внес некоторые
собственные детали. Как я додумалась гораздо позже, ученый монах был из
иезуитов и вряд ли ковырялся бы с фасолью и бобами в своем огородике при
монастыре с православным крестом на рясе. К тому же художнику не
понравилось, что он гололицый: по его мнению, священнослужитель непременно
должен носить бороду. Учитывая местопребывание гения (в Чехии), он сунул
ему в руку громадную кружку с чешским пивом. Так что древний монах Мендель
у него получился веселеньким, немножко похожим на бравого солдата Швейка,
немножко на Распутина, немножко на известного всему нашему городку
забулдыгу, не вылезавшего из пивнухи при вокзале и носившего кличку Насос.
Щечки у монаха Менделя были как яблочки и вид явно поддатый.
Большой авторитет по картошкам и прочим пасленовым академик
Иннокентий Панкратович Басаргин, стручочек мой дорогой, ржал, разглядывая
портрет, но вставил его в бронзовую раму от зеркала не без удовольствия. В
молодости он много претерпел во времена борьбы с космополитизмом и
вейсманизмом-морганизмом, лишь по случайности не был посажен и скрывался
под видом младшего лаборанта в филиале НИИ по картохе на Большой Волге,
коим потом и руководил. Так что к монаху Менделю он относился с большой
приязнью и повесил его условное изображение над своим рабочим столом в
кабинете персонального особняка.
Дедульки уже несколько лет нет в живых, его НИИ накрылся, наш с ним
дом стал для меня чужим, и вряд ли новая владелица сохранила этот портрет.
Она дама трезвомыслящая, и если что-то и оставила для себя от прежних
владельцев, то, возможно, только картину с пейзажами и коровками в
уникальной бронзовой раме - истинную ценность вещей эта стерва всегда
определяла точно.
Если обратиться к генам, то я абсолютно уверена, что способность
видеть смешное даже в страшном, ржать, когда хочется плакать, загонять