"Дарья Истомина. Леди-бомж" - читать интересную книгу автора

общем-то небольшого городка, где каждая вторая собака и третья пенсионерка
знала в лицо не только Панкратыча, но и меня, где я могу нарваться на
кого-то из преподавателей моей школы или просто кого-то из тех, кто видел
меня в суде, по-идиотски размякшую, рассопливевшуюся, лепетавшую какую-то
чушь вроде "Не виноватая я!", когда все уже было решено. Нет, на такое
пойти я все-таки не решалась еще.
Да и для этой команды сволочей незачем сразу же узнавать, что я
пришла. Вернулась, значит, Лизавета Басаргина.
Так что я дождалась последней электрички и в час сорок ночи
высадилась на родимом вокзале. Ментов я не боялась, согласно справке
прибыла именно в пункт назначения, но встречаться с ними мне было вовсе не
с руки, я сразу же спрыгнула с перрона, обошла здание вокзала на
расстоянии и вскоре выбралась на главную улицу.
Здесь все было как прежде, но ничего, как прежде, уже не было:
наверное, от того, что прежняя Лизавета окончилась. Я на все смотрела
другими глазами, бредя, аки тать в нощи, по неожиданно враждебному городу.
Вокруг фонарей роилась мошкара, помигивали светофоры ни для кого, потому
что ни одной машины я не увидела. Улицу недавно поливали, и на асфальте
блестели лужицы. По этой улице я шлепала миллион раз, и горло горячо
перехватило от нахлынувших слез и горечи.
Но оплакивать себя я не собиралась. Нет, за эти три года здесь,
конечно, произошли изменения. Безобразные и разнокалиберные будки мелких
коммерсантов снесли - вместо них стоял ряд одинаковых павильончиков,
вытянутых в торговый ряд. Аптечного киоска Гороховой тоже уже не было -
его место и часть ряда занимал новый длинный, сплошь остекленный павильон
уже приличной аптеки со светящейся вывеской и бело-зеленым крестом.
Процветает, значит, стерва!
Я надеялась, что, по ночному времени, улицы будут безлюдны, но у
киосков толклись и пили пиво какие-то пацаны, с берега Волги, со стороны
нашего идиотского, похожего на элеватор, здания драмтеатра, который еще на
моей памяти прогорел и был закрыт, накатывались какие-то вопли, грохот
рока - возле театра была окруженная проволочной сеткой летняя дискотека.
Народищу было как на стадионе, несмотря на глухую ночь, вокруг сетки
тесно стояли папаши и мамаши с букетами цветов и барахлишком отроков и
отроковиц, которые клубились в бешеном ритме и оре на бетонке. Большинство
отроков было в черном, как официанты, девы - в основном белые, как
невинные голубицы, и только тут до меня дошло, что это такое: финал
выпускного бала, ну конечно же, экзамены в обеих школах уже закончились, и
эти сопляки и соплячки праздновали свою зрелость.
Пожалуй, в этот миг я и поняла бесповоротно: старая я. И никогда
больше не буду, скинув шпильки, обтаптывать босиком какого-нибудь
симпатичного парнишку, как некогда, такой же теплой, как молоко, ночью.
В сиренях вокруг дискотеки шел нормальный обжим, какая-то дева
попискивала близко от меня и просила: "Не надо, Эдик...", но по ее голосу
было понятно, что отнекивается она просто так, для блезиру.
Нет, все здесь было уже чужое, и я была чужой на этом хмельном
празднике жизни.
Не думаю, что к нашему с дедом дому я двинула сознательно, просто
какая-то сила потащила меня сама собой в наш проулок. На подходе к дому
был поставлен новый уличный фонарь с мощным плоским плафоном, и при его