"Наталия Ипатова. Работа над ошибками" - читать интересную книгу автора

принципиальны.

* * *

- Любишь ты злачные местечки, - попенял я вместо приветствия.
Официант подскочил, убрал табличку "Заказано".
- Совмещаю приятное... с приятным, - ухмыльнулся Рохля, он же Дерек
Бедфорд, бывший мой шеф и напарник. - Надобно одного человека подобрать.
Вполне приличное кабаре, к слову. Не представляешь, Рен, как я рад тебя
видеть.
Отнюдь. Я был бы весьма тронут, если мои коричневые уши трубочкой и
консервативный галстук привели его сердце хотя бы в половину той же глубокой
умиротворенной радости, что и мое - его ухоженная, связанная шелковой
ленточкой рыжая грива. А вот черная кожаная "косуха" оказалась для меня
внове. И темные эти очки-забрала - Дерек в них сразу чужим стал. Спрятал
глаза - и лицо спрятал, одна челюсть на виду: щетинистая, мужественная...
челюсть как челюсть, одна из тысяч, если не видно глаз.
- Что пьешь?
- Считай меня на работе. Кружка пива или рюмочка кьянти, больше не...
Кьянти пахнет лучше.
- Хорошо выглядишь, - оценил я, и добавил, - бухгалтер.
- Аудитор, Рен, - скурпулезно поправил он. - Бухгалтеры передо мной
строем маршируют. С девяти утра до шести вечера. Аванс. Премия. Никакой
беготни со стрельбой. Что за прелесть этот нормированный рабочий день! Я
даже снова полюбил кофе.
- Рохля, - усмехнулся я. - Растолстеешь.
- Э, вот уж нет. Элементарно не дадут.
Он улыбнулся и сделал мне знак помолчать. Что вовсе нетрудно, когда
перед тобой кружка "Октябрьского".
Так случилось, что голоса я воспринимаю на нюх, и ненавижу сладкие. Но
этот... он был как аромат растертых на ладони листьев, и свежий, как молодая
кора, и повергал в оторопь, будто вы сплели забор из побегов ивы, а они
возьми и зазеленей после первого дождя.
Будто пар поднялся от земли, позлащенный утренними лучами, и отделил
меня от переполненного зала, и приходилось напоминать себе, что я слушаю, а
не пью. То есть, сперва приходилось, а потом - какого черта?! О страхе перед
завтра и непонимании уроков вчера, трепетно моля не погубить своими руками
любви, случившейся сегодня, Тень Белой Птицы могла петь на любом языке.
Что ты делаешь с моей жизнью,
что ты делаешь со своей жизнью?
Уши мои онемели и покрылись мурашками от возбужденного чувства, и,
скажу я вам, прочим зрителям тоже не очень пилось-жевалось. То тут, то там
раздавался стук отложенной вилки или звон отставленного бокала, и кто-то
перхал, давясь, и, пригибаясь, торопился покинуть зал.
Тонкая ткань обвивалась вкруг ее талии, ниспадая долу и разливаясь на
полу, будто лужица нефти, роскошное бюстье-бабочка сияло стразами в серебре,
такая же бабочка-маска прикрывала лицо. Точеный, тугой и звонкий, как
тетива, стан выступал над поясом, реберный свод выгибался, трепеща на вдохе.
Приглаженные с бриолином волосы отражали свет. Тень была вместилищем голоса,
который не требовал никакого сценического действа. Я даже не помню, был ли