"Анатоль Имерманис. Смерть под зонтом " - читать интересную книгу автора

берегах Понта, который звался тогда просто Синим озером, вместе со своим
семейством. Изрядная часть нынешних александрийцев - его прямые потомки...
- Вы рассказывали о Пророке, - напомнил я.
- Правильно! Совсем недавно этот сумасшедший поздно вечером вломился к
Ральфу Герштейну. Чуть ли не силком заставил его всю ночь напролет слушать
свои дикарские вопли. Дал понять, что Ральф Герштейн хоть и бездарен, но все
же хорошо известен как композитор, и ему предначертана небом лишь одна
миссия: проложить дорогу подлинному гению Рэю Кросвину. Настаивал, чтобы
Ральф рекомендовал его фирме грампластинок, грозился... К утру Герштейн не
выдержал, пообещал вызвать полицию, если тот не уберется подобру-поздорову.
- А что Пророк?
- На него накатил безудержный гнев. Разбил гитару об пол, поклялся, что
Ральфу еще придется обо всем этом горько пожалеть. Тот так перетрусил, что
уже на следующий день покинул Александрию.
Слушая владельца мотеля, я исподволь нащупывал приблизительные контуры
своего будущего фильма. Впервые в жизни я ощутил себя творческой личностью.
Чувство довольно необычное, примерно такое, как у сухопутного животного из
пустыни, которому вдруг надо стать водоплавающим. До сих пор, как оператор
на телевидении, я был лишь более или менее умелым орудием в руках режиссера
передач. Теперь же я мог найти опору лишь в самом себе. Ведь подход Дэрти,
вопреки всем его крикливым декларациям, ничем не отличался от точки зрения
рекламного агента: каждый прием высокохудожествен, если способствует сбыту
товара.
Я понимал: Александрия действительно может предоставить материал для
своеобразной документальной ленты, которая, возможно, привлечет внимание
знатоков. В своем воображении я уже видел, как смогу обыграть в фильме столь
различные фигуры, как Винцент Басани, Пророк и Альберт Герштейн, как
скомпоную детали небогатой событиями повседневности Александрии со всем тем
красочным балаганом, который будет связан со съемками боевика.
Еще недавно я смотрел на Альберта Герштейна как на товар в яркой
упаковке, о которой мне надо позаботиться, получая за это свои пять сотен в
неделю. Теперь я воспринимал фильм как вызов своему творческому воображению.
Дэрти ожидает рекламный ролик, который "документально" обосновал бы легенду
о золотом самородке, найденном на провинциальной свалке. Я же, вопреки
этому, решил показать миру самый обычный камешек, который так долго полируют
с помощью рекламы, пока он и впрямь не засияет, как звезда первой величины.
Это будет правдивый рассказ о том, как в наши дни создают для публики идолов
буквально из ничего, на пустом месте.
Каким бы непритязательным не сделала меня жизнь, склонность Дэрти
обходиться с людьми как с грузовыми машинами, в кузов которых надо напихать
по возможности больше, к тому же выжимая из мотора максимальную мощность,
вызвала во мне вполне естественную реакцию сопротивления. Фильм должен
показать ему, что я не послушная марионетка, которую, подергав за ниточку,
можно направить куда угодно.
Погрузившись в эти свои раздумья, я пропустил мимо ушей поток слов,
извергаемый Хуго Александером. Меня привел в чувство громкий храп. Дэрти с
открытым ртом и сопящим носом выглядел так вульгарно, что я безо всякой
жалости растолкал его. Дэрти приоткрыл глаза и сладко зевнул.
- Мы идем спать! - категорически сообщил я.
На этот раз Хуго Александер сопротивления не оказал. Проводив нас до