"Анатол Адольфович Имерманис. Гамбургский оракул ("Мун и Дейли") " - читать интересную книгу автора

современного полицейского боевика: слишком грузен, недоброжелатели сказали
бы даже - толст. Но для Трауте худоба никогда не являлась признаком
настоящего мужчины, именно по этой причине она в свое время инстинктивно
недолюбливала тощего Геббельса. В туго затянутом мундире Рольф выглядел
просто молодцом. Никому и в голову не пришло бы, что он приближается к
шестому десятку.
Боденштерн перехватил взгляд жены и улыбнулся. Мужчине приятно видеть
себя таким, каким его воспринимает любимая женщина. Он никогда не говорил
жене, что носит форму исключительно ради нее. Сейчас в моде, увы, штатское -
одежда, выправка, разговоры, даже манера обращаться с арестованными. Другие
работники полиции носили старомодные сюртуки или спортивные пиджаки, а под
ними свитера с высокими воротниками, что не мешало им попадать на газетные
полосы чаще, чем ему. Собственно говоря, плевать ему на это. В его возрасте
карьеру уже не сделаешь. Все радужные мечты сожжены во дворе имперской
канцелярии вместе с трупом фюрера, а до возрождения Германии не дожить. Была
в жизни только одна удача - Трауте. Десять дней отпуска после выписки из
военного госпиталя, случайная встреча в полуразбомбленном Гамбурге,
блитцвенчание за несколько часов до отправки на фронт - в общем женитьба,
каких в то время было много. Большинство оказалось однодневками - людей
разлучили смерть, долгий плен, тюрьма, эмиграция за океан. Были и такие,
что, благополучно встретившись после разгрома и разрухи, понимали, что
несколько проведенных в одной кровати ночей еще не являются основанием для
совместной жизни. А у них обоих все получилось иначе. Когда он вернулся из
плена, Германия была адом. Повсюду процессы, голод, попранные святыни, страх
и неуверенность в завтрашнем дне. Но посреди этого ада в убогой, наспех
отремонтированной комнате он нашел Трауте, чуть-чуть постаревшую, чуть
удивленную тем, что на нем не щеголеватый мундир рейхсвера, а американские
обноски. Но стоило ей посмотреть на него своими сияющими глазами, как он тут
же увидел себя прежним, с гордо поднятой головой вышагивающим впереди своей
роты головорезов. Не униженным, оплеванным, проигравшим битву горе-воином, а
победителем он вошел в тот сумрачный октябрьский вечер в сознание своей
жены. И таким остался в нем навсегда. Боденштерн никогда не осмелился бы
признаться своей Трауте, что он вовсе не тот бравый полицейский офицер,
каким является для нее, а пожилой, усталый человек с расшатанными нервами,
живущий в по-прежнему зыбком, неустойчивом мире. Правда, он в свое время
прошел денацификацию, но это еще ничего не значило. То тут, то там из
полиции и органов юстиции увольняли, а изредка предавали суду застуженных
работников, попавших под обстрел газетной своры. А все лишь потому, что
прошлое еще не стало историей, несмотря на официальную тенденцию к забвению
и упорядочению. Все еще находятся моральные уроды, готовые с садистским
самозабвением посыпать солью кровоточащие раны нации. Даже среди коллег, -
казалось бы, именно они должны ценить верность долгу превыше всего, - есть
чистоплюи, которые, подавая ему руку, норовят глядеть в сторону. Как будто
факт, что отец Трауте казнен как военный преступник, является чем-то
позорным.
Боденштерн уселся за стол, налил себе оставшийся в кофейнике густой
черный кофе и, поглядывая на часы, принялся за еду. Наспех нарезанные
толстые ломти пшеничного хлеба без масла, зато с большущим куском сочной
вестфальской ветчины - именно такие полуварварские бутерброды были в его
вкусе.