"Анатол Адольфович Имерманис. Гамбургский оракул ("Мун и Дейли") " - читать интересную книгу автора

помещение, где стояло несколько столиков. Непритязательный кафетерий
находился по эту сторону таможенного барьера, на еще нейтральной территории,
поэтому посещался в основном членами летных экипажей.
Гул аэровокзала, особая полифония человеческих голосов, рева самолетов,
металлических выкриков громкоговорителей сразу же отдалились, приглушенные
толстыми стенами. Здесь было почти тихо. Шипела вода в большой
никелированной кофеварке, слышалось звяканье монет об алюминиевую стойку,
пилоты и стюардессы вполголоса обменивались короткими фразами, то и дело
поглядывая на световое табло, на котором сменялись номера рейсов и названия
городов, иногда близких, чаще далеких.
- Что закажем? Двойной кофе или одинарный? С коньяком? С кюмеллем?
Сделав заказ, Мэнкуп повернулся к Муну, следившему за электрическим
помигиванием на стене:
- Разве не удивительно, что почти вся география мира умещается в этих
четырех квадратных метрах? А я еще помню времена, когда мальчишки,
начитавшись приключенческих романов Карла Майя и Герштекера, добирались до
Куксхафена, чтобы спрятаться в трюме корабля. Предпочтение отдавалось
парусникам - в Гамбург ежегодно заходило четыре тысячи парусников со всех
частей света. Мальчишек большей частью ловили, но товарищи все равно взирали
на них с уважением - ведь они добрались до Куксхафена, по тем временам это
казалось далеко. А теперь из Гамбурга летят в Токио! Семь тысяч двести
километров! Самая длинная экспресс-линия в мире!
- Два двойных с коньяком! - донеслось из-за стойки.
Мэнкуп встал, чтобы взять заказ. Муну уже раньше бросились в глаза его
походка и манера стоять. Назвать это выправкой было бы неточно. Скорее всего
это была какая-то несогбенность, несломленность. Лицо отражало сложный
процесс - желчная усмешка попеременно вытеснялась то спокойной улыбкой
стоящего над житейскими мелочами старого философа, то внезапным блеском
неожиданно молодых глаз. Их серый цвет не имел ничего общего с потухшим
пеплом. Такую окраску имеет штормовая волна, когда, приблизившись к берегу,
встает на дыбы, чтобы сокрушать.
- Шестьдесят четыре года - это немало. И все же умирать никому не
хочется. - Мэнкуп взглянул на Муна. - Честно говоря, я не очень надеялся,
что вы откликнетесь на мое довольно-таки сумбурное письмо.
- Вам просто повезло. - Мун недоуменно повертел рюмочкой величиной с
наперсток. Вылив коньяк в кофе, он добавил сахара и энергично помешал. - У
меня есть друг, профессор Холмен, эмигрировавший в Америку при нацистах.
Ему-то я показал ваше письмо, признаться, с довольно нелестным замечанием,
что у отправителя не только мания преследования, но и достаточно средств,
чтобы культивировать ее... Вы не обиделись?
- О нет, я вас вполне понимаю. В наше время не только отдельные люди,
но и целые нации подвержены этой мании. Вооружаются, чтобы избавиться от
страха, и этим только усугубляют его.
- Профессор не только рассказал мне о вас, но и принес целый ворох
газет. Я с интересом прочел эту поучительную историю. Прометей похитил у
богов нечто пострашнее огня - секретные сведения. За это один из самых
могущественных небожителей приказал заковать его в цепи. Но тут поднялась
такая волна народного возмущения, что небожителю пришлось подать в отставку.
Остается только добавить, что бога, занимавшего на Олимпе пост военного
министра, звали Штраус, а дерзкого Прометея - Магнус Мэнкуп.