"Владимир Ильин. Профилактика" - читать интересную книгу автора

может заряжать свои аккумуляторы сам, без посторонней помощи. Он выбежал за
мной в коридор, локализовал своими датчиками ближайшую электрическую
розетку, выдвинул шарнирный хвост-токоприемник на нужную длину и
подсоединился к электричеству. При этом он, не переставая, довольно урчал,
как настоящая собака, которой дали аппетитную косточку.
С этого дня жить стало легче, жить стало веселее, как выражался
когда-то с трибуны "отец народов".
Правда, Айбо не был оснащен синтезатором речи, как последующие
поколения игрушечных роботов, но я не очень-то жалел об этом. Собака и не
должна говорить. Она должна понимать своего хозяина и быть ему верной.
Айбо спасал меня от тоски и одиночества целых два месяца.
Бедный пес, он делал все, что было заложено в него функциональными
программами, чтобы угодить мне. Но он и не подозревал, какая я скотина.
Иначе не объяснишь, почему я вначале умилялся каждому движению своего
механического друга, ласкал его, учил выполнять новые команды, разговаривал
с ним, но потом, как и в детстве, что-то случилось со мной опять, и я всё
чаще стал ловить себя на том, что Айбо начинает надоедать мне, а потом и все
больше раздражать. Мне стало не нравиться именно то, для чего пес был
изначально предназначен. Он был слишком послушен, и от него нельзя было
ожидать каких-нибудь шалостей, которые присущи настоящим щенкам. Он не
путался под ногами, не грыз втихомолку обивку дивана и не способен был
наделать лужу посреди ковра. Он не надоедал мне бестолковым лаем по ночам и
не требовал кормить его в тот момент, когда я уже засыпал.
Я попытался разобраться в себе, чтобы понять, почему это происходит, и
сделал неожиданный и безжалостный вывод, что дело во мне самом.
Просто я не умею любить по-настоящему, вот и все. Никого - ни людей, ни
животных, ни роботов. Мне слишком быстро надоедают все, и Любляне повезло,
что она не осталась в нашей стране из-за меня, а уехала вместе со своими
родителями. Все равно ничего хорошего из нашего влечения друг к другу не
вышло бы. Наверняка в конце концов мне надоела бы и она, и тогда я превратил
бы ее жизнь в одну сплошную муку. Я бы возненавидел ее и изводил бы
желчными придирками, а она, по своей душевной мягкости, терпела бы меня
молча, с виновато-прощающей улыбкой, и только ночью позволяла бы дать волю
слезам, уткнувшись в подушку, пока я сплю...
И тогда мне стало страшно, и я впервые в жизни сорвался в многодневный
запой.
Трудно сказать, сколько именно он длился - три дня, неделю, месяц? - но
однажды я с трудом пришел в себя и не смог выудить из своей памяти ничего,
кроме каких-то бессвязных обрывков, не дающих представления о том, как я
провел все это время.
В одном из таких фрагментов я сидел на кухне за столом, и передо мной
стояла невесть откуда взявшаяся бутылка водки, то ли наполовину пустая, то
ли наполовину полная, а за окном была кромешная тьма и вокруг было тихо
(следовательно, дело было ночью), если не считать включенного на полную
громкость телевизора в моей комнате да стука по трубам отопления, который
доносился откуда-то снизу. Стол был залит какой-то мерзко пахнущей
жидкостью, и на полу валялись осколки разбитой трехлитровой банки. В углу
скулил, как живой, Айбо (неужели это я дал ему такую команду?), а дверь
балкона была почему-то распахнута настежь, и из нее тянуло сырым ветром
(следовательно, на улице шел дождь)...