"Владимир Ильин. Люди феникс " - читать интересную книгу автора

пальцем в тот момент, когда он совсем не ожидал этого. Боль была злобной и
торжествующей. Словно знала, что теперь он от нее никуда не денется.
Ему и в самом деле некуда было деваться.
Злобная тощая старуха с желтыми, острейшими, как у акулы, зубами, с
образом которой он привык отождествлять Боль, настигла его в переполненном
автобусе. Вокруг теснились потные, измочаленные часом "пик" люди.
Автобус тащился, свистя изношенным турбодвиж-ком, по нескончаемому
мосту над рекой, и до ближайшей остановки на другом берегу было слишком
далеко.
Он сжал зубы, пытаясь не обращать внимания на невидимое острие,
безжалостно дырявившее его грудную клетку.
Он еще не верил, что Боль может добиться своего.
Собственно говоря, вот уже полгода он вообще не верил в то, что может
умереть. Потому и привык не придавать значения регулярным выпадам своей
невидимой противницы, пронзающим левую сторону его груди невидимой шпагой.
Было бы глупо и нелепо, если бы, невзирая на все свои способности, он
скопытился от тривиального инфаркта.
Однако теперь, когда первое удивление от того, что именно так и вышло,
схлынуло, его охватил страх.
Боль в груди усиливалась, в глазах начинали плыть разноцветные круги,
левая сторона тела немела все больше, а ноги предательски подкашивались.
С каждой секундой страх все больше охватывал его.
Но не смерти он боялся. Его страшила сама мысль о том, что ЭТО
произойдет именно сейчас. В этом автобусе. В гуще людей.
На миру и смерть красна, изрек когда-то один идиот, - и эту глупость
подхватили другие. Знали бы они все, что есть индивидуумы, которые просто не
имеют права подыхать прилюдно. Потому что в этом случае никогда не
прекратится эстафета длиной бог весть во сколько веков. Эстафета, в ходе
которой вместо палочки люди, сами того не ведая, передают друг другу
незримое проклятие...
Когда очередной бегун, истощенный и вымотанный до предела своей
дистанцией, чувствует, что вот-вот сдохнет, ему надо во что бы то ни стало
забиться как можно дальше в какую-нибудь дыру, где после смерти его еще
долго никто не найдет.
И теперь ему, приближающемуся к своему финишу, нельзя показывать
окружающим, что сердце вот-вот заклинит, как перегревшийся двигатель. Не дай
бог, если кто-нибудь из рядом стоящих обратит внимание на его бледный вид и
хриплое, судорожное дыхание. Его тогда наверняка примутся обхаживать. Его
заботливо усадят, попросив вон того развалившегося детину освободить место.
Его примутся обмахивать сложенной вчетверо газетой и пичкать валидолом или
нитроглицерином. И когда автобус доползет наконец до остановки, его бережно
выведут из салона на свежий воздух, усадят на скамейку и вызовут "Скорую", а
это будет означать крушение надежды умереть в одиночку.
Теперь он уже знал, что умирает. Это был такой же непреложный факт, как
духота июльского вечера и как Боль, успевшая уже проткнуть его тело своим
длинным кривым пальцем до самой лопатки.
Мозг работал из последних сил, неимоверным усилием удерживая
ускользающее в пропасть сознание. И от напряжения в голову лезли какие-то
мутные, несуразные мысли.
Ну, когда же доползет этот тарантас, черт бы его побрал?!