"Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове" - читать интересную книгу автора

В этот день мы пообедали в столовой Дворца Труда и вернулись в
редакцию, чтобы сочинять план романа. Вскоре мы остались одни в громадном
пустом здании. Мы и ночные сторожа. Под потолком горела слабая лампочка.
Розовая настольная бумага, покрывавшая соединенные столы, была заляпана
кляксами и сплошь изрисована отчаянными остряками четвертой полосы. На стене
висели грозные "Сопли и вопли".
Сколько должно быть стульев? Очевидно, полный комплект - двенадцать
штук. Название нам понравилось. "Двенадцать стульев". Мы стали
импровизировать. Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен
быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать
жизнь. Мы составили черновой план в один вечер и на другой день показали его
Катаеву. Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал,
чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть.
- А уже тогда я пройдусь рукой мастера, - пообещал он.
Мы заныли.
- Валюн, пройдитесь рукой мастера сейчас, - сказал Ильф, - вот по
этому плану.
- Нечего, нечего, вы негры и должны трудиться.
И он уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года.
И начались наши вечера в опустевшей редакции. Сейчас я совершенно не
могу вспомнить, кто произнес какую фразу, кто и как исправил ее. Собственно,
не было ни одной фразы, которая так или иначе не обсуждалась и не
изменялась, не было ни одной мысли или идеи, которая тотчас же не
подхватывалась. Но первую фразу романа произнес Ильф. Это я помню хорошо.
После короткого спора было решено, что писать буду я, Ильф убедил меня,
что мой почерк лучше.
Я сел за стол. Как же мы начнем? Содержание главы было известно. Была
известна фамилия героя - Воробьянинов. Ему уже было решено придать черты
моего двоюродного дяди - председателя уездной земской управы. Уже была
придумана фамилия для тещи - мадам Петухова и название похоронного бюро --
"Милости просим". Не было только первой фразы. Прошел час. Фраза не
рождалась. То есть фраз было много, но они не нравились ни Ильфу, ни мне.
Затянувшаяся пауза тяготила нас. Вдруг я увидел, что лицо Ильфа сделалось
еще более твердым, чем всегда, он остановился (перед этим он ходил по
комнате) и сказал:
- Давайте начнем просто и старомодно - "В уездном городе N". В конце
концов, не важно, как начать, лишь бы начать.
Так мы и начали.
И в этот первый день мы испытали ощущение, которое не покидало нас
потом никогда. Ощущение трудности. Нам было очень трудно писать. Мы работали
в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы знали с
детства, что такое труд. Но никогда не представляли себе, как трудно писать
роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали
кровью. Мы уходили из Дворца Труда в два или три часа ночи, ошеломленные,
почти задохшиеся от папиросного дыма. Мы возвращались домой по мокрым и
пустым московским переулкам, освещенным зеленоватыми газовыми фонарями, не в
состоянии произнести ни слова.
Иногда нас охватывало отчаяние.
- Неужели наступит такой момент, когда рукопись будет наконец написана
и мы будем везти ее в санках? Будет идти снег. Какое, наверно, замечательное