"Обманщик" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

ГОРДОСТЬ и ПРЕДУБЕЖДЕНИЯ

Глава 1

Русский полковник увидел условленный сигнал, но выходил из темного убежища медленно и осторожно. Любая встреча с британским агентом опасна и следовало бы по возможности избегать этих встреч. Но об этой он просил сам. Ему было что сообщить и что потребовать; в письме, которое можно было бы передать через тайник, всего не напишешь. В порыве предрассветного ветра хлопнул и заскрежетал плохо закрепленный лист жести на крыше депо, стоявшего чуть дальше, рядом с железнодорожным полотном. Полковник оглянулся, убедился, что шум не предвещает опасности, и снова всмотрелся в темное пятно возле поворотного круга.

— Сэм! — тихо позвал он.

Сэм Маккриди тоже пока наблюдал. Он уже час прятался в темных углах заброшенной сортировочной станции далекого предместья Восточного Берлина, Он увидел или, скорее, услышал, как пришел русский, и все же выжидал, чтобы убедиться, что по пыли и гравию не шуршат чужие шаги. Казалось, он должен был уже привыкнуть к встречам со своими агентами, и все же каждый раз у него не проходил нервный спазм в желудке.

Убедившись, что они одни и никто за ними не следит, Маккриди в назначенную минуту чиркнул спичкой. Русский заметил сигнал и вышел из-за старого ремонтного барака. Оба предпочли встречаться в темноте, так как один из них был предателем, а другой — шпионом.

Маккриди вышел на освещенное место, помедлил, чтобы русский узнал его, увидел, что он тоже один, и пошел навстречу.

— Евгений, дружище! Сколько лет, сколько зим! В пяти шагах друг от друга они остановились и окончательно удостоверились, что нет ни подмены, ни ловушки. Встречаться лицом к лицу всегда опасно. Русского могли схватить, сломать на допросах в КГБ и Штази, а потом с его помощью устроить ловушку высокопоставленному британскому разведчику. Могло быть и так, что перехвачено сообщение русского, и теперь он сам шел прямо в капкан, а оттуда — на долгие ночные допросы, после которых его ждала пуля в затылок. Мать-Россия была безжалостна к предателям, особенно если они занимали высокий пост.

Маккриди и Панкратин не обнялись и даже не пожали друг другу руки. Некоторые агенты не могли обойтись без этого, без непосредственного контакта — он их успокаивал. Евгений Панк-ратин, полковник Советской Армии, прикомандированный к группе войск в Германии, в этом не нуждался: он был спокоен, холоден, необщителен, самоуверен.

Впервые на него обратил внимание в Москве в 1980 году проницательный атташе британского посольства. На дипломатическом приеме на фоне банальных вежливых разговоров его поразило колкое замечание русского о своих соотечественниках. Дипломат не подал виду, не сказал ни слова, но запомнил и сообщил. Вероятный кандидат в агенты. Два месяца спустя была предпринята первая попытка. Полковник Панкратин отвечал уклончиво, но не отказался наотрез. Такая реакция была сочтена положительным знаком. Потом он получил назначение в Потсдам, в группу советских войск в Германии. Эта группа, состоявшая из двадцати двух дивизий общей численностью триста тридцать тысяч человек, держала восточных немцев в рабстве, марионетку Хоннекера — у власти, жителей Западного Берлина — в страхе, а НАТО — в напряжении, в постоянной готовности отразить наступление русских на Среднеевропейской равнине.

Вербовку Панкратина Маккриди взял на себя, это был его конек. Он приступил к делу в 1981 году, и русский полковник был завербован. Все прошло на удивление гладко: Маккриди не пришлось выслушивать никакой болтовни, никаких излияний чувств, не пришлось сочувственно кивать головой… Речь шла только о деньгах.

Люди предают страну своих отцов по разным причинам: чувство обиды, идеологические несогласия, застопорившаяся карьера, ненависть к начальнику, стыд за свои извращенные сексуальные наклонности, страх быть с позором отозванным домой. Русские обычно разочаровывались в своей стране из-за коррупции, лжи и семейственности, с которыми им приходилось сталкиваться на каждом шагу. Но Панкратин был настоящим наемником, ему были нужны только деньги. Он говорил, что когда-нибудь уедет, но прежде намеревался разбогатеть. И на этой встрече он настоял, чтобы потребовать повышения ставок.

Из внутреннего кармана шинели Панкратин достал объемистый коричневый конверт и протянул его Маккриди. Пока Маккриди прятал конверт в кожаной куртке, Панкратин без всяких эмоций рассказывал, какая информация там содержится: имена, места, время, степень готовности войск, их передислокация, приказы и распоряжения, новые назначения, модернизация вооружения. Самыми важными были, конечно, сведения о кошмарных советских мобильных ракетах средней дальности СС-20, оснащенных тремя боеголовками с независимым наведением на цель. А этими целями были британские и европейские города. По словам Панкратина, эти ракеты передислоцировали в леса Саксонии и Тюрингии, откуда они смогут долететь до Осло, Дублина и Палермо. Тем временем на Западе огромные колонны наивных простаков выходили на улицы под социалистическими знаменами, требуя от своих правительств разоружения как жеста доброй воли.

— Эта информация имеет свою цену, разумеется, — сказал русский.

— Разумеется.

— Двести тысяч фунтов стерлингов.

— Согласен.

Сумма не была согласована, но Маккриди знал, что его правительство найдет деньги.

— И еще одно. Я так понял, что меня повысят в звании. До генерал-майора. И переведут. Снова в Москву.

— Поздравляю. И на какую должность? Панкратин помедлил, чтобы Маккриди лучше осознал всю важность того, что он собирался сказать.

— Заместителем начальника Генерального штаба Министерства обороны.

Маккриди лишился дара речи. Он и не мечтал о том, чтобы иметь своего агента в самых секретных кабинетах здания на улице Фрунзе.

— Когда я выйду из игры, мне понадобится многоквартирный дом. В Калифорнии. Оформленный на мое имя. Может быть, в Санта-Барбаре. Я слышал, это прекрасное место.

— Неплохое, — согласился Маккриди. — А вы не хотели бы обосноваться у нас, в Великобритании? Мы бы позаботились о вас.

— Нет, мне нужно солнце. Калифорнийское. И миллион американских долларов на моем счету.

— Дом можно устроить, — сказал Маккриди. — И миллион долларов тоже. Если информация будет достоверной.

— Не просто дом, Сэм. Многоквартирный. Чтобы жить на ренту.

— Евгений, вы просите от пяти до восьми миллионов американских долларов. Не думаю, чтобы у нас сейчас нашлось столько денег. Даже за вашу информацию.

Русский скупо улыбнулся, сверкнув зубами из-под стриженных по-военному усов.

— Когда я окажусь в Москве, я буду передавать такие сведения, какие вам и не снились. Вы найдете деньги.

— Давайте подождем, пока вы получите новую должность, Евгений. Тогда и поговорим о многоквартирном доме в Калифорнии.

Через пять минут они расстались. Русский вернулся в свой кабинет в Потсдаме, а англичанин пробрался через стену на стадион в Западном Берлине. На контрольном пункте «Чарли» его ждал обыск, поэтому пакет пересечет стену другим, более надежным, но и не таким быстрым путем. Когда пакет окажется на Западе у него в руках, Маккриди вылетит в Лондон.

Бруно Моренц постучал и, услышав приветливое «Войдите!», распахнул дверь. Его начальник был в кабинете один. Он сидел за столом внушительного вида в столь же внушительном вращающемся кресле и неторопливо помешивал свой первый за день настоящий кофе в чашке английского фарфора, который принесла внимательная фрейлейн Кеппель, опрятная старая дева, мгновенно выполнявшая любое желание шефа.

Как и Моренц, герр директор принадлежал к тому поколению, которое помнило конец войны и первые послевоенные годы, когда немцы обходились экстрактом цикория, и только американские — а иногда и английские — оккупанты могли себе позволить настоящий кофе. Теперь все не так. Моренцу герр директор ничего не предложил.

Обоим мужчинам было около пятидесяти, но на этом все сходство заканчивалось. Невысокий, пухлый директор кельнского отделения герр Ауст всегда был идеально причесан и прекрасно одет. Плотный седой Моренц был выше ростом, сутулился и потому казался, особенно в своем неизменном твидовом костюме, неуклюжим, коренастым и неопрятным. Кроме того, он был рядовым государственным служащим и не имел ни малейшего шанса подняться до уровня директора, иметь собственный респектабельный кабинет с фрейлейн Кеппель, которая приносила бы ему до начала рабочего дня колумбийский кофе в чашке английского фарфора.

Наверное, в то утро по всей Германии многие начальники вызывали в свои кабинеты подчиненных, но едва ли где-нибудь еще встречались два человека, которых интересовали бы такие же проблемы. Едва ли где-нибудь еще разговаривали на подобные темы, потому что Дитер Ауст был директором кельнского отделения западногерманской секретной разведывательной службы.

Штаб— квартира службы размещается в нескольких обнесенных глухой стеной зданиях рядом с небольшим городком Пуллах, что примерно в десяти километрах от Мюнхена, на реке Изар в южной Баварии. Такой выбор может показаться странным, потому что еще в 1949 году столицей Федеративной республики стал Бонн, расположенный на Рейне, в сотнях километров от Пуллаха. Причины этого нужно искать в истории. Западногерманская разведывательная служба была создана американцами сразу после войны в противовес усилиям своего нового врага — СССР. Главой службы они назначили Райнхарда Гелена, который во время войны был шефом немецких шпионов, и на первых порах службу называли просто Организацией Гелена. Американцы хотели, чтобы Гелен работал на территории их оккупационной зоны, которая включала Баварию и юг Германии.

Бургомистр Кельна, Конрад Аденауэр, был тогда малоизвестным провинциальным политиком. Когда союзники в 1949 году создали Федеративную Республику Германия, Аденауэр стал ее первым канцлером и неожиданно для многих выбрал ее столицей свой родной городок Бонн, находящийся в двадцати пяти километрах от Кельна вверх по Рейну. Тогда поощрялся переезд в Бонн почти всех федеральных учреждений, однако Гелен устоял, и его служба была лишь переименована, но осталась в Пуллахе. Там она располагается и по сей день. Федеральная разведывательная служба имеет отделения в каждой земле Федеративной Республики. Одно из наиболее важных таких отделений — кельнское, потому что Кельн, хоть и не является столицей земли Северный Рейн-Вестфалия (ее столица — Дюссельдорф) — единственный крупный город, соседствующий с Бонном. Кельн переполнен правительственными учреждениями. К тому же он кишит иностранцами, а немецкая разведывательная служба в отличие от западногерманской контрразведки заинтересована в связях с зарубежными коллегами.

Моренц принял приглашение Ауста сесть и забеспокоился, не сделал ли он что-то не так. Оказалось — ничего.

— Мой дорогой Моренц, не буду ходить вокруг да около. — Ауст изящно вытер губы свежайшим льняным носовым платком. — На следующей неделе наш коллега Дорн уходит на пенсию. Конечно, вы это знаете. Уже известно, кто займет его место. Но преемник очень молод и долго у нас не задержится, помяните мое слово. Есть, однако, одно дело, выполнение которого требует человека более зрелого возраста. Я бы хотел, чтобы вы взяли это дело на себя.

Моренц кивнул, давая понять, что ему все ясно, хотя он даже не догадывался, о чем идет речь. Ауст постучал своими пухлыми пальцами по столу и повернулся к окну, как бы всем своим видом выражая сожаление по поводу некоторых причуд своих коллег. Он тщательно подбирал слова.

— Довольно часто нашу страну посещают высокопоставленные иностранцы, которые, закончив официальные встречи и переговоры, ощущают потребность в отдыхе… в развлечениях. Разумеется, наши министерства охотно организуют посещение первоклассных ресторанов, концертов, оперы, балета. Вы понимаете?

Моренц снова кивнул. Пока ему ни черта не понятно.

— К сожалению, некоторые из наших гостей, особенно из арабских стран или Африки, иногда и европейцы, довольно недвусмысленно дают понять, что они предпочли бы развлечения в женской компании. За деньги, разумеется.

— Девочки по вызову, — сказал Моренц.

— Словом, да. Чтобы эти уважаемые иностранные гости не приставали к портье или таксистам, не искали красных фонарей на Хорнштрассе и не вляпались бы в неприятную историю в баре или ночном клубе, наш чиновник в таких случаях предлагает им позвонить по определенному телефону. Поверьте, дорогой Моренц, так делается в любой столице мира. — В этом отношении мы не исключение.

— Мы содержим девочек по вызову? — удивился Моренц. Ауст был шокирован.

— Содержим? Что вы, конечно, нет. Мы не содержим. И не платим им. Платит сам клиент. Точно так же мы никогда не используем компрометирующие материалы, которые могли бы получить на некоторых из наших высокопоставленных гостей. Наша конституция и законы совершенно определенно запрещают подобные приемы, а мы не можем нарушать законы. Пусть сладкими ловушками занимаются русские и… — он презрительно фыркнул, — французы.

Ауст взял со стола три тощих папки и протянул их Моренцу.

— Здесь данные о трех девочках. Разной внешности. Я прошу вас как зрелого, женатого мужчину взять это на себя. Просто по-отечески держите их под контролем. Убедитесь, что они регулярно проходят медосмотр, поддерживают презентабельный вид. Следите, на месте ли они, здоровы ли, не уехали ли в отпуск. Короче говоря, готовы ли они к работе.

Теперь последнее. Время от времени вам может звонить герр Якобсен. Не обращайте внимания, если голос будет другим, это всегда будет герр Якобсен. Он сообщит вам вкусы гостя, вы выберете одну из трех девушек, договоритесь с ней о времени, убедитесь, что она свободна, потом Якобсен позвонит вам еще раз, вы скажете ему о времени и месте, а он передаст информацию гостю. Об остальном наша девушка и клиент договорятся сами. Согласитесь, не слишком обременительное поручение. Оно не должно мешать выполнению ваших основных обязанностей.

Моренц неуклюже поднялся. Потрясающе, размышлял он, выходя из кабинета с папками. Тридцать лет безупречной службы в организации, пять лет до пенсии — и теперь в награду я должен присматривать за проститутками для иностранцев, которым вздумалось порезвиться.

Сэм Маккриди сидел в затемненной комнате в глубоких подвалах лондонского Сенчери-хауса — штаб-квартире британской Интеллидженс Сервис, которую в прессе часто неправильно называют MI6, а свои сотрудники — просто «фирмой». Он смотрел на мерцающий экран: по Красной площади бесконечным потоком тянулась военная мощь СССР или, по крайней мере, малая толика ее. На этой площади ежегодно проводили два парада; в день Первого мая и 7 ноября в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Камера скользнула по вереницам грохочущих танков и замедлилась на тех, кто стоял на трибуне мавзолея Ленина.

— Медленнее, — сказал Маккриди.

Стоявший рядом оператор покрутил регулятор, и панорамные кадры почти застыли. Руководители той страны, которую позднее президент Рейган назовет «империей зла», походили скорее на обитателей дома престарелых. Защищаясь от холодного ветра, старческие лица почти утонули в высоких воротниках пальто под серыми фетровыми шляпами или меховыми шапками.

Самого генерального секретаря там не было. Юрий Андропов, председатель КГБ с 1963 по 1978 год, получивший верховную власть в конце 1982 года после смерти Леонида Брежнева, сейчас медленно умирал в клинике для членов Политбюро в Кунцево. Его не видели с августа этого года и уже не увидят никогда.

На трибуне стояли Черненко, который через несколько месяцев станет преемником Андропова, Громыко, Кириленко, Тихонов и главный теоретик партии желчный Суслов. Здесь же находился министр обороны Устинов, на мундире которого было столько орденов и медалей, что они защищали его от подбородка до пояса не хуже бронежилета. Там было несколько человек, еще не страдавших старческим склерозом: руководитель московской партийной организации Гришин и хозяин Ленинграда Романов. В стороне стоял самый молодой из всех, пока еще чужак в компании кремлевских старцев. Это был Горбачев.

Камера замерла на группе генералов, стоявших за маршалом Устиновым.

— Стоп, — скомандовал Маккриди. Изображение на экране застыло. — Вот тот, третий слева. Можно сделать порезче? А приблизить?

Оператор бросил взгляд на приборную панель и осторожно повернул регулятор. Казалось, камера постепенно приближается к группе генералов, один за другим они выпадали из кадра. Тот, на которого показал Маккриди, сместился слишком далеко вправо. Оператор вернул три-четыре кадра назад — генерал снова оказался в центре экрана. Потом оператор приблизил изображение. Командующий ракетными войсками стратегического назначения наполовину заслонял генерала, но его выдавали усы, которые не часто встретишь у советских военных. Судя по погонам на шинели, он был генерал-майором.

— Черт побери, — прошептал Маккриди, — он добился-таки своего. Он там. — Маккриди повернулся к бесстрастному оператору: — Джимми, как нам раздобыть многоквартирный дом в Калифорнии?

— Что ж, дорогой Сэм, если ответить вам одним словом, — сказал Тимоти Эдуардз два дня спустя, — то никак. Мы не сможем. Знаю, это неприятно, но я разговаривал с директором и нашими денежными мешками, и ответ был такой, что он просит слишком много.

— Но его информация бесценна, — протестовал Маккриди. — Этот человек дороже золота. Это кладезь чистейшей платины.

— Не спорю, — уклончиво ответил Эдуардз. Он был моложе Маккриди лет на десять. Птица высокого полета с престижными дипломами и немалым состоянием. Чуть больше сорока — и уже заместитель директора. В его возрасте агент был рад, если ему, удавалось стать руководителем зарубежного отделения или бюро, счастлив, если добирался до кабинета шефа отдела, и лишь мечтал о должности инспектора. А Эдуардзу оставался один шаг до кабинета на верхнем этаже.

— Видите ли, — продолжал Эдуардз, — директор недавно был в Вашингтоне. Там он упомянул о вашем агенте в связи с его продвижением по службе. Информацией этого агента мы делились с американскими коллегами с самого начала. Они всегда были довольны. Судя по всему, теперь они были бы рады вести его сами — платить и делать все остальное.

— Он осторожен и обидчив. Меня он знает, но, возможно, не согласится работать на других.

— Бросьте, Сэм. Вы же сами согласились, что он — обычный наемник. Он пойдет туда, где больше денег. А мы по-прежнему будем получать информацию. Организуйте дело так, чтобы передача агента прошла без сучка без задоринки.

Эдуардз замолчал, пустив в ход свою самую обворожительную улыбку.

— Между прочим, вас хочет видеть директор. Завтра, в десять утра. Думаю, я не совершу большого преступления, если скажу, что речь пойдет о новом назначении. На более высокую должность. Давайте смотреть фактам в лицо: все поворачивается к лучшему. Панкратин снова в Москве, значит, ваши контакты с ним будут затруднены. Вы и так слишком долго работали в Восточной Германии. Наши американские коллеги готовы вести Панкратина, а вы получите заслуженное повышение. Возможно, отдел.

— Я привык сам участвовать в операциях, — возразил Маккриди.

— Наверное, лучше сначала выслушать предложение директора, — сказал Эдуардз.

Через двадцать четыре часа Сэм Маккриди был назначен начальником отдела дезинформации и психологической обработки. Вести генерала Евгения Панкратина и платить ему стало ЦРУ.

То лето в Кёльне выдалось жарким. Кому было по средствам, отправили своих жен и детей на озера, в горы, в леса или даже на средиземноморские комфортабельные виллы, намереваясь позднее присоединиться к своим семьям. У Бруно Моренца ни виллы, ни даже летнего домика не было. Его карьера застопорилась. Через три года, в пятьдесят пять лет, он уйдет на пенсию. Продвижение по службе уже маловероятно, а значит, его невысокая зарплата вряд ли увеличится.

Моренц сидел на открытой террасе кафе и из высокого бокала потягивал бочковое пиво. Он расслабил узел галстука, а пиджак повесил на спинку стула. Никто не удостаивал его даже беглым взглядом. Он сменил свой теплый твидовый пиджак на легкий полосатый костюм, который казался еще более бесформенным. Он сгорбился над бокалом и изредка ворошил рукой густые седые волосы, превратив их в совсем беспорядочную копну. Моренц относился к числу тех, кого мало интересует собственная внешность, иначе он мог бы причесаться, более тщательно побриться, воспользоваться приличным одеколоном (в конце концов он жил в городе, где его изобрели) и купить себе хорошо пошитый, модный костюм. Он мог бы давно выбросить сорочку со слегка обтрепавшимися манжетами и распрямить плечи. Тогда он приобрел бы вид солидного чиновника. Но ему было наплевать, на кого он похож.

Впрочем, у Моренца тоже была мечта. Когда-то была, очень давно. И эта мечта так и не осуществилась. Пятидесятидвухлетний Моренц, женатый человек, отец двоих взрослых детей, мрачно смотрел на прохожих. Разве он мог знать, что страдал психическим расстройством, которое немцы называют Turschlusspanik. В других языках трудно подобрать точный эквивалент этого слова, оно значит — «страх перед закрывающимися дверями».

Бруно Моренц, этот на вид крупный, общительный мужчина, который добросовестно выполнял свои обязанности, в конце каждого месяца получал скромную зарплату и каждый вечер возвращался к своей семье, в глубине души был глубоко несчастным человеком.

Его тяготил давнишний брак, в котором никогда не было и намека на любовь, с Ирмтраут — фантастически тупой и грубой женщиной с фигурой, как огромная картофелина. С годами Ирмтраут даже перестала жаловаться на то, что он приносит домой слишком мало денег и не способен добиться повышения по службе. О его работе она знала лишь, что он служит в одном Из правительственных учреждений, остальное ее не интересовало. Если Моренц ходил в мешковатом костюме и сорочке с обтрепанными манжетами, то отчасти причиной тому была Ирмтраут, которая давно перестала следить за его одеждой. В их небольшой квартире на безликой улице района Порц она более или менее поддерживала чистоту и порядок, и каждый вечер через десять минут после прихода мужа подавала ужин. Если Моренц задерживался, ему приходилось довольствоваться остывшим блюдом.

Их дочь Ута оставила родителей, едва успев закончить школу, связалась с какими-то деятелями крайне левого толка (из-за политических взглядов дочери Моренца проверяли на благонадежность в собственном отделении) и теперь жила где-то в Дюссельдорфе с разными бренчащими на гитарах хиппи — Бруно никогда не мог узнать, с кем именно, — в самовольно занятом ими доме. Их сын Лутц пока еще жил дома и сутками, как приклеенный, сидел у телевизора — Этот прыщеватый юнец заваливал все экзамены и возненавидел образование, которому все взрослые почему-то придавали такое большое значение, В знак протеста против несправедливости в обществе он перешел на прически и одежду в стиле панков, но у него и мысли не появлялось о том, чтобы согласиться на какую-нибудь работу, которую это общество готово было ему предложить.

Бруно пытался делать все, что было в его силах; во всяком случае, он сам верил в это. Он работал добросовестно, аккуратно платил налоги; все, что у него было, отдавал семье и почти не тратил денег и времени на развлечения. Через три года, ровно через тридцать шесть месяцев, его проводят на пенсию. В кёльнском отделении будет небольшая вечеринка, Ауст произнесет, речь, все поднимут бокалы с искрящимся вином — а потом он уйдет. Куда? У него будет не только пенсия, но и сбережения, полученные на «второй» работе; эти сбережения в тайне ото всех он хранил на нескольких мелких и средних счетах, размещенных по всей Германии под вымышленными именами. Там наберется достаточно денег, больше, чем кто-либо мог подумать или заподозрить; достаточно, чтобы купить скромный домик и заняться тем, что было ему действительно по душе.

За общительной, дружелюбной улыбкой Бруно Моренца пряталась очень скрытная натура. Он никогда не рассказывал ни Аусту, ни кому-либо другому из коллег о своей «второй работе» — это было строго запрещено и грозило немедленным увольнением. Что же касается Ирмтраут, то ей Бруно никогда не говорил ни слова ни о какой работе вообще, а тем более о своих тайных сбережениях.

Бруно Моренц хотел свободы, и в этом была его главная проблема. Он хотел начать жизнь сначала и теперь вдруг, будто по наитию свыше, понял, что для этого нужно сделать. Дело в том, что Бруно Моренц, который давно уже был немолод, влюбился. Влюбился горячо, безумно. Удивительно, но его Рената, потрясающе красивая молодая Рената, отвечала ему не менее пылкой любовью.

В этот ранний летний вечер, в этом кафе Бруно наконец принял решение. Он все ей объяснит. Он скажет, что решил оставить Ирмтраут, разумеется, хорошо ее обеспечив, бросить работу, уйти на пенсию раньше срока и вместе начать новую жизнь в новом доме мечты, который они купят где-нибудь в его родных местах, на берегу Северного моря.

Настоящая же проблема Бруно Моренца, которой он не замечал, заключалась в том, что он был в глубоком кризисе, который нередко переживают люди среднего возраста. Но он этого не понимал, а поскольку к тому же был профессиональным обманщиком, то и никто другой тоже ничего не замечал.

Двадцатишестилетняя брюнетка Рената Хаймендорф была довольно высокой (почти метр семьдесят) и стройной. В восемнадцать лет она стала любовницей и забавой богатого бизнесмена, который был в три раза старше ее. Эта связь продолжалась пять лет. Потом бизнесмен скоропостижно скончался от сердечного приступа, чему, вероятно, способствовало чревоугодие, злоупотребление спиртными напитками, сигарами и Ренатой. В своем завещании он опрометчиво забыл упомянуть Ренату, а мстительная вдова не изъявила желания исправить ошибку.

Зато девушке удалось основательно почистить их роскошно обставленное любовное гнездышко. Продав мебель, ювелирные украшения и безделушки, которые бизнесмен дарил ей на протяжении пяти лет, Рената выручила кругленькую сумму.

Впрочем, этих денег все равно не хватало, чтобы жить на проценты, чтобы позволить себе продолжать ту же жизнь, к которой Рената привыкла и которую не собиралась менять на заботы и мизерную зарплату секретарши. Она решила заняться делом. В то время Рената в совершенстве овладела лишь искусством возбуждать чувства в ожиревшем, преждевременно одряхлевшем мужчине средних лет, поэтому в бизнесе для нее была открыта только одна дорога.

Она сняла на длительный срок квартиру в тихом, степенном и респектабельном Ханвальде, зеленом пригороде Кельна. Здесь строили дома только из хорошего кирпича или камня, изредка их делили на квартиры, которые сдавали в аренду. В одном из таких домов жила и работала Рената Хаймендорф. Это было четырехэтажное каменное здание, каждый этаж которого занимала одна квартира. Рената сняла второй этаж. Переехав, она прежде всего занялась перепланировкой квартиры.

Квартира состояла из гостиной, кухни, ванной, двух спален, передней и коридора. Гостиная располагалась слева от передней, рядом с кухней. Дальше, по левую сторону коридора, который поворачивал направо, были первая спальня и ванная комната. Коридор упирался во вторую, большую спальню, так что ванная оказывалась между двумя спальнями. Рядом с дверью во вторую спальню, слева от нее, в стену был встроен огромный шкаф двухметровой ширины, ради которого пришлось пожертвовать частью ванной.

Рената спала в первой спальне, а вторая, большая, была ее рабочим местом. Она была отделана звуконепроницаемыми материалами: замаскированные обоями пробковые пластины закрывали все стены, и даже дверь с двойными стеклами была толсто обита изнутри. Из спальни не доносились звуки, которые могли бы потревожить или насторожить соседей — это и нужно было Ренате. Дверь в эту спальню была всегда закрыта.

В большом коридорном шкафу висели только несколько плащей и обычная зимняя одежда. Зато гардеробы в рабочей спальне были набиты разнообразнейшей экзотической одеждой. Здесь можно было найти полную экипировку школьницы, прислуги, невесты, официантки, няни, медсестры, гувернантки, школьной учительницы, стюардессы, женщины-полицейского и даже формы времен гитлеровской Германии; надзирательницы концлагеря, гитлерюгенд-фюрера или молодой нацистки. Тут же были менее экзотические детали туалета из кожи или синтетики: высокие сапоги, накидки и маски.

В выдвижных ящиках находилась, правда, в более скудном ассортименте, одежда для тех клиентов, которые с собой ничего не приносили, например форма бойскаута, школьника или лохмотья римского раба. Наконец, в углу стояли пыточный табурет, колодки и сундук с цепями, наручниками, ремнями, хлыстами и прочим инвентарем, необходимым для сцен наказания рабов и прочих непокорных.

Рената была отличной проституткой, во всяком случае, она пользовалась успехом. Многие клиенты навещали ее регулярно. Неплохая актриса — проститутка обязана быть актрисой хотя бы в какой-то мере, — она легко и убедительно входила в ту роль, которая нравилась клиенту. Тем не менее какая-то часть ее мозга всегда оставалась независимой, она лишь наблюдала, все замечала, всех презирала. В работе ее ничто не трогало — во всяком случае, ее личные вкусы были совершенно другими.

Она занималась своим бизнесом три года, а еще через пару лет, заработав изрядное состояние, собиралась все бросить и уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы там жить на проценты.

В тот день в дверь неожиданно позвонили. Рената встала поздно и была еще в неглиже. Она нахмурилась; клиент должен приходить только в назначенное время. В глазок она увидела искаженную, как в аквариуме, взъерошенную седую шевелюру Бруно Моренца, ее попечителя из Министерства иностранных дел. Она тяжело вздохнула, но тут же, собравшись, лучезарно улыбнулась, всем своим видом выражая радость, и распахнула дверь:

— Бруно, дорого-о-ой…

Двумя днями позднее Тимоти Эдуардз пригласил Сэма Маккриди на ленч в лондонский клуб Брукса, что на улице Сейнт-Джеймс. Эдуардз был членом нескольких аристократических клубов, но обедать предпочитал у Брукса. Здесь всегда была возможность как бы случайно столкнуться и обменяться ничего не значащими любезными фразами с Робертом Армстронгом, секретарем кабинета министров, который считался одним из наиболее влиятельных людей в Великобритании. Все были уверены, что именно он является председателем комиссии из пяти «мудрецов», которая когда-нибудь станет выбирать нового директора Интеллидженс Сервис и представит его кандидатуру на утверждение Маргарет Тэтчер.

Лишь за кофе в библиотеке под портретами денди эпохи Регентства Эдуардз приступил к делу.

— Сэм, как я уже говорил, все очень довольны, действительно, очень довольны. Но, Сэм, наступает новая эра. Эра, лейтмотив которой можно обозначить словами «по правилам». Использование старых методов, связанных с нарушением законов и правил, должно быть… как бы это выразиться… ограничено?

— Ограничено — самое подходящее слово, — согласился Сэм.

— Хорошо. Далее, полистав документы, нетрудно заметить, что вы еще содержите, вероятно, на всякий случай, несколько агентов, которые на самом деле давно перестали приносить пользу. Возможно, это просто старые друзья. Ничего страшного, если только они не окажутся в щекотливом положении… Если только их не раскроют собственные службы безопасности, и это не создаст для нас массу проблем…

— Каких, например? — уточнил Маккриди.

С документами всегда одна и та же беда: они в любое время доступны для контроля. Только ты заплатил кому-то за услугу, как в папке появляется платежный документ. Эдуардз перестал ходить вокруг до около.

— Я имею в виду Полтергейста. Сэм, я не понимаю, как до сих пор никто не обратил на это внимания. Полтергейст — штатный сотрудник западногерманской разведывательной службы. Если в Пуллахе узнают, что он работал на вас, разразится колоссальнейший скандал. Мы не должны, повторяю, не должны вербовать агентов из числа сотрудников дружественных служб. Это даже не обсуждается. Отделайтесь он него, Сэм. Прекратите любые выплаты. Немедленно.

— Он мой друг, — возразил Маккриди. — Мы давно работаем вместе, с того времени, когда еще не было «Берлинской стены». Он сделал для нас очень много полезного, выполнял опасные поручения, а тогда нам позарез были нужны опытные люди. Нас застали врасплох, у нас не было никого или почти никого, кто мог бы проникать через стену.

— Сэм, это не предмет для дискуссий.

— Я доверяю ему, он — мне. Он никогда меня не подводил и не подведет. Такие отношения не купишь ни за какие деньги. На это уходят годы и годы. Наша небольшая плата — это ничтожная цена.

Эдуардз встал, поставил бокал с портвейном, вытащил из рукава носовой платок и осторожно промокнул губы.

— Избавьтесь от него, Сэм. Боюсь, мне придется подчеркнуть, что это не совет, а приказ. Полтергейст должен исчезнуть.

Та неделя приближалась к концу. Майор Людмила Ваневская вздохнула, потянулась и откинулась на спинку кресла. Она так устала. Это была очень долгая работа. Она потянулась за пачкой «Мальборо» советского производства, заметила, что ее пепельница полна, и нажала на кнопку.

Из приемной тотчас появился молодой сержант. Ваневская молча показала на переполненную пепельницу. Сержант взял пепельницу, вышел и через несколько секунд вернулся с чистой. Ваневская кивнула. Сержант ушел, плотно прикрыв за собой дверь.

В ее кабинете не принято было болтать или шутить — так Ваневская действовала на людей. Прежде некоторые молодые самцы, обратив внимание на коротко стриженую яркую блондинку в зеленой форме, попытали счастья. Не выгорело. В двадцать пять лет она вышла замуж за полковника и развелась с ним три года спустя: его карьера застопорилась, а ее только начиналась. В тридцать пять она уже не носила форму, а предпочитала строгие черно-серые костюмы и белую блузку с большим галстуком-бабочкой.

Если кто— то еще и думал о Ваневской как о женщине, то лишь до тех пор, пока не сталкивался с холодным, отрезвляющим взглядом, ее голубых глаз. Даже в КГБ, никогда не славившемся изобилием либералов, майор Ваневская слыла фанатиком, а фанатизм всегда отпугивает.

Фанатизм Ваневской был связан с ее работой, точнее — с поимкой предателей. Будучи убежденной коммунисткой, не допускавшей и тени сомнения в справедливости коммунистической идеологии, она посвятила свою жизнь непримиримой борьбе с изменниками родины. Их она ненавидела всей душой. Ваневской удалось добиться перевода из Второго главного управления, которое занималось писателями и поэтами, сочинявшими антисоветские стихи, или недовольными рабочими, в независимое Третье главное управление. Здесь занимались высокопоставленными, а потому более опасными предателями — конечно, если они на самом деле были предателями.

Перевод в Третье главное управление устроил ей муж в последние дни их совместной жизни, когда полковник отчаянно пытался хоть чем-то угодить своей жене. После перевода Ваневская получила в свое распоряжение и этот кабинет в безымянном здании недалеко от Садово-Спасской улицы, и этот стол, и эту папку, которая теперь лежала раскрытой перед ней.

На эту папку майор Ваневская потратила два года жизни, хотя поначалу ей удавалось работать лишь урывками, в свободное от других обязанностей время. Руководство поверило ей далеко не сразу. Два года бесконечных проверок и перепроверок, вымаливания помощи от других управлений, постоянной борьбы с этими армейскими сволочами, которые всегда только наводят день на плетень и выгораживают друг друга; два года сопоставления почти ничего не значащих крох информации — и вот теперь начинала вырисовываться некая картина.

Задача майора Людмилы Ваневской заключалась в поиске вероотступников, подрывных элементов или даже законченных предателей в рядах Советской Армии. Потеря ценной государственной собственности из-за недопустимой халатности — это уже само по себе преступление; безынициативное, бестолковое руководство военными операциями в Афганистане — еще более серьезное преступление, однако папка на ее столе говорила о другом. Теперь Ваневская была убеждена, что из армии утекает информация, утекает не сама по себе, а по чьей-то злой воле. И источник этой утечки занимал высокое, чертовски высокое положение.

Последний лист в папке представлял собой список. Восемь фамилий, пять из которых были уже вычеркнуты, рядом с двумя другими стояли вопросительные знаки, но взгляд Ваневской невольно снова и снова возвращался к восьмой фамилии. Она сняла телефонную трубку и назвала номер. Ее соединили с секретарем генерала Шаляпина, начальника Третьего главного управления.

— Да, майор. Личную встречу? Наедине? Понимаю… К сожалению, товарищ генерал сейчас на Дальнем Востоке… Только во вторник. Хорошо, тогда на следующий вторник.

Майор Ваневская положила трубку и помрачнела. Четыре дня. Ладно, она ждала четыре года, можно подождать еще четыре дня.

В воскресенье утром Бруно с детской улыбкой рассказывал Ренате:

— Я решил окончательно. У меня достаточно денег на дом и еще останется на реконструкцию и покупку оборудования. Чудесный небольшой бар.

Они лежали в постели в ее личной маленькой спальне. Рената изредка позволяла такую роскошь Бруно, потому что он ненавидел ее рабочую спальню — так же, как и ее работу.

— Расскажи еще раз, — проворковала Рената. — Мне так нравится слушать о твоих планах.

Бруно довольно усмехнулся. Он видел бар только один раз, но он сразу же ему понравился. Это было именно то, чего он всегда хотел, и именно там, где он хотел, на берегу моря, откуда холодные северные ветры приносят чистый, свежий воздух. Конечно, зимами там холодновато, но в баре есть система центрального отопления, ее нужно только немного подремонтировать.

— Ладно. Он называется «Лантерн-бар», а эмблема его — старинный морской фонарь. Стоит бар прямо на набережной, рядом с бремерхафенской верфью. Из окон второго этажа видно даже остров Меллум. Если все будет хорошо, мы сможем купить лодку с парусом и летом плавать на остров.

Там старинный бар, отделанный бронзой, — мы будем за стойкой подавать напитки. А наверху — уютнейшая квартирка. Поменьше этой, но очень хорошая, нам надо только привести ее в порядок. Я уже договорился о цене и заплатил задаток. К концу сентября все будет оформлено. Тогда я смогу увезти тебя от всего этого…

Рената с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться ему в лицо.

— Не могу дождаться, дорогой. У нас будет райская жизнь… Ты не хочешь попытаться еще раз? Может, сейчас получится.

Если бы Рената была другим человеком, она рассталась бы с Бруно по-доброму, объяснила бы ему, что у нее нет ни малейшего желания уезжать «от всего этого», тем более на продуваемую всеми ветрами набережную в захолустном Бремерхафене. Но Ренате доставляло удовольствие продолжать игру до самого конца, чтобы потом побольней втоптать старика в грязь.

Через час после этого разговора в Кёльне черный «ягуар» свернул с автомагистрали М3 и покатил по тихой узкой гемпширской дорожке, проходившей недалеко от поселка Даммер. «Ягуар» был персональным служебным автомобилем Тимоти Эдуардза, а за рулем сидел его-личный водитель. На заднем сиденье расположился Сэм Маккриди, которого заместитель директора телефонным звонком оторвал от привычных воскресных радостей в его квартире на Эбингдон-виллас в Западном Лондоне.

— Боюсь, это приказ, Сэм. Срочное дело.

Когда зазвонил телефон, Сэм Маккриди наслаждался музыкой Вивальди, лежа в глубокой горячей ванне. На полу в гостиной в роскошном беспорядке были набросаны воскресные газеты. Сэм едва успел натянуть спортивную рубашку, вельветовые брюки и куртку, как в дверь уже позвонил Джон, выехавший на «ягуаре» из служебного гаража.

Автомобиль развернулся на покрытом гравием переднем дворе солидного дома в георгианском стиле и остановился. Джон обошел вокруг «ягуара», чтобы открыть заднюю дверь, но Маккриди его опередил. Он терпеть не мог подобных церемоний.

— Мне приказано передать, что они будут на террасе, сэр, с другой стороны дома, — сказал Джон.

Маккриди бросил взгляд на имение. Десять лет назад Тимоти Эдуардз женился на дочери герцога, который довольно рано ушел в мир иной, оставив двум своим отпрыскам, молодому герцогу и леди Маргарет, значительное состояние. На долю леди Маргарет пришлось около трех миллионов фунтов. По прикидкам Маккриди получалось, что примерно половина этих денег ушла на покупку хемпширской недвижимости. Он обошел дом и оказался возле колоннады, окружавшей внутренний дворик.

Здесь стояли четыре легких плетеных кресла. Три из них были заняты. Чуть дальше на белом столе с чугунными ножками был накрыт ленч на три персоны. Разумеется, леди Маргарет останется в доме, она всегда обходилась без ленчаОбойдется и он. Двое мужчин поднялись с плетеных кресел.

— Ах Сэм, — сказал Эдуардз, — как я рад, что вы смогли приехать.

Это просто смешно, подумал Маккриди. Мне он, черт бы его побрал, сказал, что это приказ.

Эдуардз бросил взгляд на Маккриди и далеко не в первый раз удивился, почему его чрезвычайно способный коллега опять предпочел приехать в гемпширский дом хотя бы на несколько часов в таком виде, как будто он только что ковырялся в саду. Сам Эдуардз был в начищенных до зеркального блеска туфлях, идеально отутюженных желтовато-коричневых слаксах, шелковой рубашке с шейным платком и блейзере.

Маккриди ответил взглядом на взгляд и тоже удивился, почему Эдуардз держит носовой платок всегда в левом рукаве? Это старая армейская привычка, появившаяся в кавалерийских частях, когда на вечеринках офицеры появлялись в таких тесных брюках, что скомканный платок в кармане брюк мог бы дать дамам повод подумать, будто они надушились чуть больше меры. Но Эдуардз никогда не служил в армии, а тем более в кавалерии. Он попал в Интеллидженс Сервис прямо из Оксфорда.

— Вероятно, вы незнакомы с Крисом Апплйардом, — сказал Эдуардз.

Высокий американец с обветренным лицом техасского ковбоя протянул руку. На самом деле Апплйард был не из Техаса, а из Бостона, а причиной такого цвета лица были сигареты «кэмел», которые он курил одну за другой, и лицо его было не столько загорелым, сколько прокопченным. Теперь понятно, подумал Маккриди, почему ленч устраивается на свежем воздухе. Эдуардз хотел спасти полотна Каналетто от никотина.

— Боюсь, что незнакомы, — сказал Апплйард. — Рад видеть вас, Сэм. Слышал о вас много хорошего.

Маккриди тоже слышал о Крисе Апплиарде (но видел его только на фотографиях) и знал, что тот занимает пост заместителя начальника европейского отдела ЦРУ. Сидевшая в третьем кресле женщина подалась вперед и протянула руку.

— Привет, Сэм, как успехи?

Для своих сорока лет Клодия Стьюарт выглядела превосходно.

Она задержала на нем взгляд и не отпускала его руку на мгновение больше, чем было необходимо.

— Спасибо, Клодия, хорошо. Даже отлично.

Ее глаза сказали, что она не поверила. Женщина всегда предпочитает думать, что мужчина, которого она сама когда-то зазвала в свою постель, не может забыть проведенные с ней дни.

Несколько лет назад, в Берлине, Клодия всерьез увлеклась Сэмом Маккриди. Неудача удивила и обескуражила ее. Тогда она ничего не знала о Мэй — жене Сэма.

В то время Клодия работала в западноберлинском бюро ЦРУ, а Маккриди приехал в Берлин на время с каким-то заданием. Он никогда не говорил с ней о работе. Лишь позднее она узнала, что Сэм вербовал Панкратина — тогда еще полковника. Потом контакты с Панкратиным стали ее обязанностью.

От внимания Эдуардза не ускользнуло, что за внешне ничего не значащими фразами, которыми обменялись Сэм Маккриди и Клодия Стьюарт, скрывается нечто, известное им одним. Интересно, что бы это было, задумался Эдуардз. Его догадка оказалась правильной. Эдуардза не переставало удивлять, что Сэм, судя по всему, пользуется успехом у женщин. Ведь он такой… неухоженный. В Сенчери-хаусе поговаривали, что многие девушки охотно поправляли Сэму галстук, пришивали ему пуговицу. Этому Эдуардз не мог найти разумных объяснений.

— Прими мои соболезнования. Мне очень жаль Мэй, — сказала Клодия.

— Спасибо, — отозвался Маккриди.

Милая Мэй, его горячо любимая и любящая жена. Прошло три года после ее смерти. Мэй всегда ждала его долгими ночами, всегда была дома, когда он возвращался из-за железного занавеса, никогда не задавала лишних вопросов, никогда не жаловалась. Рассеянный склероз может убивать долго, может — быстро. С Мэй болезнь расправилась очень быстро. Через год она была уже прикована к инвалидной коляске, а через два ее не стало. С тех пор Сэм жил в кенсингтонской квартире один. Слава Богу, их сын тогда был в колледже, его вызвали только на похороны, и он не успел увидеть боль и отчаяние отца.

Появился дворецкий — в таком доме непременно должен быть дворецкий, подумал Маккриди, — с подносом, на котором стояли высокие бокалы с шампанским. Маккриди вопрошающе поднял брови. Эдуардз шепнул что-то дворецкому, и тот принес кружку пива. Маккриди отхлебнул глоток. Все смотрели на него. Лагер, фирменный напиток с заграничной этикеткой. Маккриди вздохнул. Он предпочел бы горький эль, неохлажденный, пахнущий всеми ароматами шотландского солода и кентского хмеля.

— Сэм, — начал Апплйард, — мы столкнулись с проблемой. Клодия, введите Сэма в курс дел.

— Речь идет о Панкратине, — начала Клодия. — Помнишь его? Маккриди кивнул, не отрывая взгляда от пивной кружки. — В Москве мы поддерживаем связь главным образом через тайники. Непосредственных контактов у нас почти не бывает. Получаем фантастически ценную информацию, платим тоже очень хорошо. Но личных встреч практически нет. Сейчас он направил нам сообщение. Срочное сообщение.

Клодия на минуту замолчала. Маккриди поднял глаза и внимательно посмотрел на нее.

— Он говорит, что в его распоряжении находится незарегистрированная копия военной книги Советской Армии. Подробный план действий армии в случае войны. Для всего западного фронта. Нам нужна эта книга, Сэм, очень нужна.

— Так заберите ее, — сказал Сэм.

— На этот раз Панкратин не хочет воспользоваться тайником. Говорит, что книга слишком толстая. Не войдет. Может броситься в глаза. Он передаст ее только из рук в руки тому, кого он знает и кому доверяет. Он хочет передать книгу тебе.

— В Москве?

— Нет, в Восточной Германии. Скоро ему предстоит инспекционная поездка, которая продлится неделю. Панкратин предлагает передать материалы на самом юге Тюрингии, недалеко от баварской границы. Он проедет по югу и западу страны: Коттбус, Дрезден, Карл-Маркс-Штадт, потом Гера и Эрфурт. Вечером в среду вернется в Берлин. Он хочет передать книгу во вторник или в среду утром. Эти места он знает плохо и поэтому намерен воспользоваться придорожными площадками для стоянки машин. Остальное он продумал: как передавать, как уходить.

Сэм отпил глоток и перевел взгляд на Эдуардза.

— Тимоти, вы им объяснили?

— Я говорил, — ответил Эдуардз и повернулся к гостям. — Очевидно, я должен высказаться более определенно. Сэм не может идти через границу. Я уже упоминал… Я докладывал директору, и тот согласился со мной. Штази занесла Сэма в черный список.

Клодия непонимающе подняла брови.

— Это значит, что если они снова схватят меня на своей территории, никаких любезных обменов на границе не будет.

— Его допросят, а потом расстреляют, — добавил Эдуардз, хотя в пояснениях не было необходимости. Апплйард присвистнул.

— Ну, это игра не по правилам. Должно быть, вы им изрядно насолили.

— Каждый работает, как может, — рассудительно заметил Сэм. — Между прочим, если я сам не могу, то есть человек, который смог бы пойти на встречу. На прошлой неделе в клубе мы с Тимоти как раз о нем говорили.

Эдуардз чуть не поперхнулся шампанским.

— Полтергейст? Но Панкратин говорит, что он передаст материалы только тому, кого он знает лично.

— Он знает Полтергейста. Помните, я говорил, что он помогал нам на первых порах? Полтергейст обхаживал Панкратина еще в восемьдесят первом, пока я не выбрался на восток. Панкратину нравится Полтергейст. Он его узнает и все передаст. Он не дурак.

Эдуардз поправил шелковый шейный платок.

— Хорошо, Сэм, В последний раз.

— Это опасная работа, и ставки высоки. Он должен получить хорошее вознаграждение. Десять тысяч фунтов.

— Согласен, — ни секунды не колеблясь, ответил Апплйард и извлек из кармана лист бумаги. — Здесь подробно описано, как будут передаваться материалы, механизм, передачи разработал Панкратин. Нужны два места встречи. Основное и резервное. Сможете через двадцать четыре часа сообщить нам, какие вы выбрали площадки для стоянки? Мы передадим ему.

— Я не могу заставить Полтергейста, — предупредил Маккриди. — Он помогает нам добровольно.

— Сэм, попытайся. Пожалуйста, Сэм, — сказала Клодия. Маккриди встал.

— Между прочим, какой вторник вы имели в виду?

— Вторник на следующей неделе, — ответил Апплйард. — Через восемь дней.

— Боже милосердный, — произнес Маккриди.