"Валерий Игнатенко. Песнь о псах биосферы (Журнал "Фантакрим-MEGA")" - читать интересную книгу автора

Мудр, как Мессинг и добр, как Сократ, - визгливо проскандировал,
цитируя себя, Кедрин-младший, ласково подмигнул, улыбнулся и зачем-то
пощелкал по транзисторной банке.
Последней страстью его были глупые стихотворные экспромты и
двенадцатикапсульная расческа-ветрозубка. Пневморасческу Кедрин изобрел
сам. Сам собрал десять подарочных образцов. Однако бесспорные достоинства
этого чуда практической мысли почему-то не заинтересовали никого, кроме
совершенно лысого дачника Зверева.
Слава у Кедрина была самая никудышняя - народовольческая.
Дарить ветрозубку Арине строго-настрого запретил дед. Даже небольшая
вероятность подвергнуть опасности приятельницу-бегунью, небесспорная, но
некоторая угроза непревзойденной волосатости гениальной ее собаки
приводили Кедрина-старшего в ярость.
- Спешите видеть! Собака-феномен! Гениальный четвероногий! Ничто
человеческое ему не чуждо! - привычно запаясничал Кедрин-младший,
поглаживая отсутствующего пса по густой спаниэльей его шерсти. - Алле,
Дружок! Алле, - браво барабанил он себя кулаком в грудь, пытаясь оттеснить
Арину к новенькой девятисотклетке. Хотел показать найденную вчера игру.
Восьмидесятиходовый стартовый механизм преобразовывал "камертон" во
вселенную двух "светофоров" и один уходящий "глиссер". "Глиссер", по
замыслу Кедрина, должен был перемещаться в конвеевско-сидоровской
вселенной. Вторжение "глиссера" чудесно освобождало вселенную-2 от
безысходных пульсаций в прихотливом 1'20-тактовом цикле.
На конструирование механизма второй, спасаемой, вселенной домашней
девятисотклеточной дисплейки не хватало. Он надеялся, что Арина уговорит
деда уступить ему на часок большую институтскую машину. Лоботрясы кедринцы
все еще играли на своей, самой емкой в мире, дискретке в многомерные
конвеевские игры, хотя в последнее время в институте возродился интерес к
шахматам, недавно напрочь отвергаемым за сравнительно скудный запас
возможностей.
- Куда Дружка дел? - буркнула Арина, уклоняясь с проторенного умом
юного композитора-машинофила пути. Многословие и развязность его были
неприятны, но простительны:
- Сплошные поведенческие кальки, многоролевой аутотренинг... Дружок
тебя не одобрил бы, тяпнул бы хлыща-феномена за нос, обсчитал бы в сеансе
устного счета, как в прошлое воскресенье этого экстра завиралу из
Новосибирска, - молча выругала его Арина, спрыгнула с крыльца, пнула кедом
изувеченный стихами, каракулями и аутотренингом ком бумаги, забытый им,
неряхой Кедряшкой, Кедрушкой, Кедрушей, на посыпанной песочком тропе.
- Дружок! Дружок!
Она бежала, как бегала обычно с собакой, легко вынося колени вперед,
глазела на деревья и облака, бежала высоко и свободно. Уотл, Кларк и
Аржанов до конца дней обивали бы пороги ее театра, плачась на бездарность,
клянча автографы, увидь они этот ее утренний бег. - Театр Дружка и Арины!
- вбегала девочка в рощу. - Театр берез и сосен!.. Закрыт! По случаю...
случаю... пропажи Дружка, - мотнулся в руке транзистор. - Не гонять Дружку
птиц у ручья, не ловить ему радиорыб на Юпитере! Украли его завидущие
пьяницы-счетчики и пускают теперь на мыло, как судей, лошадей и бегуний...
на заре, в октябре, в воскресенье! - мотался кистень-транзистор, стлались
скучные, желклые травы.