"Шамиль Идиатуллин. Татарский удар " - читать интересную книгу автора

Подумаешь, я тоже мог как сыч сидеть - да хоть как птеродактиль, это
даже интереснее. И девчонки пугаются. Но я просто вышел в коридор, подождал,
когда перед самым звонком появится Мизия Шагеевна, и спросил у нее, почему
все сразу уехали от нас.
Мизия Шагеевна хотела что-то сказать не по правде, я прямо увидел это
по ее лицу. А потом она почему-то передумала и наклонилась ко мне так, что я
почувствовал, как она пахнет - чем-то очень приятным и холодненьким, как
мороженое из детского кафе, только лучше. Она взяла меня теплыми пальцами за
щеки и сказала:
- Нурик. Миленький мой. Они не от нас уехали, они от страха уехали.
Испугались, что у нас может стать плохо, - и уехали.
Я спросил:
- А у нас правда будет плохо?
Мизия Шагеевна провела рукой по моей голове, будто я маленький. А меня
папа как раз в субботу перед бассейном коротко постриг, так что волосы
короткие были и колючие, и ее теплым пальцам, наверное, щекотно стало. Но
она не улыбнулась, а помолчала и потом очень серьезно спросила:
- Ну, мы же постараемся, чтобы было хорошо? - Я пожал плечами, потому
что не знал, как это мы можем сделать, чтобы всем было хорошо и чтобы никто
не уезжал из дому только потому, что чего-то испугался.
А Мизия Шагеевна сказала:
- А первым делом мы должны хорошо учиться. Сейчас звонок прозвенит.
Пойдем в класс, ладно?
Я хотел спросить про войну - правда это или нет, а потом подумал, что
тогда Мизия Шагеевна совсем расстроится, и не стал спрашивать.
Мы пошли в класс, и весь урок я сидел тихо и не тянул руку как обычно,
хотя "Сказку о мертвой царевне" я прочитал и она мне очень понравилась:
страшная, как фильмы, которые папа иногда смотрит, когда меня спать
отправляет (а мама не смотрит - она однажды сказала папе: "Айрат, тебе что,
в жизни страхов мало?", а папа ответил: "Нет, конечно, я же с тобой живу", а
мама зарычала, как тигрица, и стала бить папу диванной подушкой по голове).
Я сидел и думал о том, как я бы уехал из дому. Бросил бы нашу квартиру,
книги наши, потому что их так много, что с собой не увезти, двухэтажную
кровать, игрушки почти все, наверное. И не знал бы, когда вернусь обратно,
потому что чего-то боялся. Я в жизни, наверно, очень сильно ничего не
боялся, даже уколов, когда в больнице с воспалением легких лежал, - разве
что поначалу, а потом почти привык, хотя больно было. Но даже если бы мне
грозили каждый час огромным больнючим уколом или переломом руки, как два
года назад, я бы все равно не бросил свой дом. А Леха с Элинкой бросили. Не
сами, а их родители. Но они боялись и за себя, и за детей. Я попытался
представить себе страх, который мог прогнать их. И вот тут мне стало
страшно. Страшно от того, что взрослые люди могут чего-то так сильно
бояться.
Дома я спросил об этом у мамы, а она обняла меня крепко-крепко, а
потом, через пять минут, наверное (я терпеливо переждал обнимание),
попросила меня не думать о печальных вещах, от которых только сильнее
расстраиваешься, а пользы от этого все равно никогда не бывает.
Вечером я дождался прихода папы. Он пришел очень поздно, мама меня уже
гнала спать. Но я объяснил, что мне необходимо дождаться папу, - и она
согласилась. Я спросил у папы про такой страх. Но он тоже мне ничего не смог