"Ричард Хьюз. Лисица на чердаке (детск.)" - читать интересную книгу автора

Все эти чудачества относились к области россказней и, возможно, были
вымышленными от начала до конца. Но ведь, помимо его дедушки, среди людей
старшего поколения было еще множество других, хорошо всем известных
"чудаков", с которыми Огастину доводилось встречаться. Тот же доктор
Бринли хотя бы - личность, уже сейчас, при жизни, ставшая легендарной.
Доктор Бринли, старик коронер, заядлый охотник на лисиц и всеобщий
любимец, которого никто никогда не видел трезвым, даже в седле. Однажды
Огастин, будучи еще школьником, благоговейно обнажил голову перед
похоронной процессией на главной улице Пенрис-Кросса, но оказалось, что
граждане вносили в здание суда вовсе не труп, а своего коронера.
Другим широкоизвестным чудаком был покойный ректор; это не была
какая-то из ряда вон выходящая личность - обыкновенный священник,
служитель бога, державший свиней, которые имели обыкновение вырываться из
хлева во время литургии. С кафедры ректор обозревал в окно свой садик, и
то, что он видел там почти каждое воскресенье, заставляло его запинаться и
повторять по нескольку раз одно и то же, а затем внезапно так громко
восклицать "свиньи!", что некоторые прихожане с непривычки очень пугались.
Заслышав этот возглас, ребятишки ректора (нарочно, разумеется, открывавшие
дверь хлева) вскакивали с места и начинали бочком пробираться между
скамьями; торопливо перекрестившись на алтарь, прежде чем повернуться к
нему спиной, они спешили по проходу, прихватив свои молитвенники, муфточки
и воскресные шляпы, а выскочив за дверь храма, возвещали о своем
освобождении неистовыми ликующими криками и бросались врассыпную.
Покойный епископ (он носил бороду совсем как у старика Крюгера)
соизволил однажды позавтракать в Ньютон-Ллантони - произошло это в 1916
году, когда Генри был отпущен ненадолго домой перед отправкой на фронт в
Европу. Ректор тоже присутствовал на завтраке, но, так как память
достопочтенного священнослужителя заметно начала сдавать, дедушка Артур
попросил епископа, чтобы он сам прочел молитву перед едой. Однако ректор
возмутился: этикет требовал, чтобы молитву читал он, и это заставило его,
хотя и с трудом, подняться на ноги. Но после слов "Хлеб наш насущный даждь
нам днесь..." канонический текст, по-видимому, улетучился из его памяти,
потому что он неожиданно перешел на импровизацию: "...и сочного
цыпленочка, и три хороших гарнира...", а произнеся это, плюхнулся обратно
на стул, пылая негодованием и бормоча что-то вроде: "...и да покарает нас
всех господь в своей неизреченной милости и благодати!"
А в следующее воскресенье он возвестил с кафедры о сделанном им
грандиозном открытии: Иоанн Креститель и Иоанн Богослов в действительности
одно и то же лицо. Он заикался и брызгал слюной от волнения, но Огастину
больше ничего не довелось услышать, потому что дедушка Уильям, потрясенный
этой новостью, уронил очки в свой слуховой аппарат и принялся выуживать их
оттуда с помощью связки ключей. Дедушка Артур, занимавший по старшинству
главное место на фамильной скамье, прокомментировал эти его действия
соответственным образом, произнеся несколько раз подряд: "Черт бы побрал
этого безмозглого мальчишку!" (как громко звучали его слова, ему,
разумеется, было невдомек), и наконец с возгласом: "Ну и идиот же этот
малый!" - выхватил слуховой аппарат у своего брата и извлек оттуда очки,
приложив трубку к губам наподобие рога Роланда и подув в нее что было
мочи...
Припомнив эту сцену, Огастин громко рассмеялся, стоя посреди гулкой,