"Джим Харрисон. Легенды осени " - читать интересную книгу автора

никому ни слова, неожиданно исчез на неделю, на пару с Одним Ударом, чтобы
выследить гризли[12], задравшего двух коров.
Ладлоу лежал, укрывшись пледом, рассеяно разглядывая дневники, которые
он вел в течение жизни, мысли его метались как в лихорадке. Он уже достиг
того возраста, когда привычное романтическое состояние души превратилось в
ироническое; прошлое стало какой-то вязкой лужей, из которой никаких выводов
не выудишь. Хотя ему исполнилось шестьдесят четыре, его силы и здоровье
пошатнулись, а вот его родители, коим было за восемьдесят, здравствовали
себе в Корнуолле, из чего вытекало, что, исключая несчастные случаи, он
проживет дольше, чем хотелось бы. В своих записных книжках он прочитал
слащавое сентиментальное стихотворение, которое написал в дни своего
пребывания в Вера-Круз[13] и с изумлением обнаружил, что в дневнике оно
помещено рядом с газетной вырезкой "Изобилие трески". В качестве горного
инженера судьба мотала Ладлоу от Мэна до Вера-Круз, заносила в Тумстоун,
штат Аризона, Марипосу, штат Калифорния, и в медные копи в верхней части
полуострова Мичиган. Он женился только в тридцать пять, брак изначально был
каким-то абсурдным и бесперспективным - в жены он взял дочь очень богатого
инвестиционного банкира из Массачусетса. Не то чтобы это богатство как-то
влияло на брак - доля в серебряной шахте в Вера-Круз ежемесячно приносила
ему доход порядка пятисот фунтов, около четырех тысяч долларов, если
пересчитывать по курсу того времени. Но они оседали в банке Хелены, куда он
ездил несколько раз в год, проверить свои финансы и поприсутствовать на
заседаниях Скотовладельческого Клуба. Брак его тихо догорел, загадочным
образом превратившись из Китсовского[14] пламени в далекую и болезненную
утонченность. Их длительное свадебное путешествие в Европу до некоторой
степени приобщило их к цивилизации, так что его уже особо не волновало когда
она заводила себе на зиму в Бостоне любовника, как правило, значительно
моложе себя. Ее самым последним увлечением, вызвавшим небольшой скандал, был
гарвардский студент Джон Рид, который позже стал известным большевиком и
умер в Москве от тифа. Как и у большинства богатых феминисток того времени,
ее интересы поражали своей экзотичностью. Ее первенец был должным образом
наречен в честь дедушки, второму же, нареченному Тристаном, именем,
запомнившимся ей со времен изучения средневековой поэзии в университете
Веллесли, достался редкий всплеск ее эмоций. Типичным был тот факт, что она
была первой женщиной, начавшей играть в поло на равных с мужчинами,
сибаритствующими жеребцами, рассматривавшими весь мир как свою конюшню. Но
она оставалась гранд-дамой, даже переступив пятидесятилетний рубеж, красивая
до абсурда, с некогда изящным телом, граничившим с сексапильностью. Она
пыталась сделать художника из Самуэля, но он, унаследовав от отца склонность
к науке, предпочитал бродить по окрестностям ранчо с ботаническими
справочниками викторианской эпохи, методично исправляя их огрехи.
В первый раз после того, как мальчики уехали, Ладлоу спустился вниз на
ужин и с тоской посмотрел на единственное место во главе длинного стола, в
большой обеденной комнате, холод которой не мог разогнать даже ярко горевший
камин. Роско Деккер, надсмотрщик, работавший у Ладлоу, пил кофе со своей
женой, которую называл Пет, индианкой из племени кри, славную своей
красотой. Жена Ладлоу последние несколько лет учила ее готовить, пользуясь
старой французской поваренной книгой под названием "Али Баб". Деккеру (никто
не называл его Роско, не любил он это имя) было около сорока лет, у него
были стройные ноги наездника и широченная грудь с мощными руками - в юности