"Игорь Христофоров. Работорговец ("Русские рабыни" #1) " - читать интересную книгу автора

Артюховой.
-- Не похоже... Знаете, я уже многих здесь перевидала. Она -- не
испорченная девушка. И потом много странного... Знаете, она всем упорно
говорит, что не совершала ограбления магазина...
-- Знаю, -- кивнул следователь, чтобы под этот кивок еще раз бросить
взгляд на полные ноги Артюховой.
-- И то, что здесь происходит, похоже на продолжение странностей...
-- Значит, так, -- поднял истомленные глаза следователь. -- Это
все -- лирика. А мне нужны факты. Я до сих пор мечусь между версией о том,
охотились и вправду на Мурку, и домыслом, что все-таки хотели убить
Конышеву. Ножницы, как средство убийства, суживают круг подозреваемых до
твоего отделения...
Артюхова нервно мигнула.
-- Но не более, -- он заметил, что на широкой груди Артюховой чуть
разошлась рубашка и показались белые кружева лифчика, и резко подался
влево, чтобы рассмотреть получше.
Артюхова судорожно одернула китель, а следователь сделал вид, что
всего лишь хотел посмотреть, выдвигается ли ящик в левой тумбе стола. Ящик
со стоном выполз и оказался пуст, и это на какое-то время отвлекло
следователя. То ли подполковник-режимщик предусмотрительно очистил стол, то
ли вправду так и работал -- по-чекистски строго и без лишних бумажек.
-- У меня есть одна мыслишка. По-нашему говоря -- ниточка, -- удивил
Артюхову таким признанием следователь. -- Но пока я за нее не брался. Вдруг
оборвется...
Артюхова промолчала, с ужасом подумав о будущем свидании, но
следователь, наверное, все-таки прочел ее мысли, потому что сказал с
расстановкой:
-- Значит, до встречи? В семнадцать ноль-ноль?
Испуг заставил ее кивнуть.
11
Линейка в колонии -- нечто среднее между вечерней поверкой в
армейской роте и подведением итогов работы в заводской бригаде. Самолет
изобрел Можайский, радио -- Попов, а линейку -- Макаренко. Тот самый, что
воспитывал в колонии беспризорников после гражданской войны, написал
"Педагогическую поэму", а уже после смерти в тысячах портретов висел по
школам, профтехучилищам и, естественно, колониям и сквозь округлые очки
хмуро взирал на не воспринявших его передовой опыт потомков.
Впрочем, в этой колонии его идеи жили и отчасти побеждали. Во всяком
случае, выстроенные действительно по линейке -- в четыре армейские
шеренги -- девочки молча слушали речь Артюховой, односложную, но оттого и
понятную: фамилия -- должность в цехе -- процент выработки -- комплимент (
или, наоборот, укор и назидание на будущее).
Ирина, наверное, внимательнее других ловила каждое слово
офицера-воспитателя, но не потому, что была потрясена педагогической
прозорливостью Макаренко, а оттого что очень не хотела, чтобы линейка
заканчивалась. Когда Артюхова сбивалась и, потеряв фамилию в канцелярской
книге, начинала ее искать, чтобы объявить, сто один процент выработала
воспитанница или сто два, Ирина радовалась лишним приобретенным секундам,
как голодный радуется еще нескольким хлебным крошкам, обнаруженным на
казалось бы пустом столе. Из ДИЗО она вышла за несколько минут до линейки и