"Игорь Христофоров. Работорговец ("Русские рабыни" #1) " - читать интересную книгу автора

-- Но тогда же... -- заупрямствовала Артюхова.
-- Знаю. Тогда она потеряет право освободиться после первой трети
срока. Ну и что?! Вы хотите, чтобы уже через полчаса вся колония всед за
ней объявила голодовку?
-- Е... есть, -- приложила Артюхова ладонь к непокрытой голове,
комкая в левой руке берет с колючей кокардой взмокшими пальцами.
-- Выполняйте, тов-варищ старший лейтенант, -- прохрипела Грибанова и
отвернулась на кресле к окну.
По вспаханной полосе все так же по-хозяйски переваливались толстые
грачи, а высоко над ними стояло серо-стальное небо, совершенно одинаковое
что над колонией, что вне ее.
7
Впору было разрыдаться. Ирина думала, что ДИЗО -- это одиночная
камера, думала, что наконец-то между ней и невидимой убийцей возникнет
крепостная, метровой толщины, стена изолятора, и она, оставшись в
одиночестве, сумеет хоть немного успокоиться и обдумать план спасения.
Оказалось, что ее определили в общую камеру. Когда заикнулась об одиночной,
здоровенный бугай-контролер, на плечах которого две красные сержантские
лычки казались тоненькими ниточками, хмуро прожевал в рыжие усы:
-- По второму разу загремишь -- сядешь в одиночку. Давай-давай,
снимай тапки!
Ирина послушно разулась, шагнула на холодный деревянный пол камеры и
вздрогнула от удара бронированной двери за спиной.
Вставшие при появлении контролера две девушки, стрельнув по ней
быстрыми взглядами, молча легли на деревянные лежаки, видимо, еще хранившие
тепло их хрупких тел. Наверное, этих взглядов им вполне хватило на
знакомство, потому что ни о чем они Ирину не спросили и вообще вели себя
так, словно контролер впустил в камеру свежий воздух, а не человека. Игра
это или обязательный ритуал, Ирина не знала, а потому и сама, изобразив
глухонемую, прошла к свободному лежаку, цепями удерживаемому у стены, и
беззвучно села на него.
Через малюсенькое, с книжку размером, оконце, забранное мощной
решеткой, сочился серый октябрьский денек, но свет плафона, привинченного к
потолку, мешал даже этому робкому дыханию свободы.
Ирина поджала колени к груди, пристроив и ноги на топчане, прикрыла
их истертым бэушным халатиком и в эту минуту в холодной сырой камере вдруг
представила, что убитой Мурке еще холоднее, а, представив, почему-то
ощутила, что вокруг стало теплее. Жизнь сберегла ее, жизнь не отдала ее
смерти, и было непонятно лишь одно: случайность это или и вправду сама
судьба хранит ее для чего-то важного.
В цехе фабрики, вновь монотоннно натягивая полотно для раскройки, она
успела расспросить девчонок, подметающих лоскуты по проходам, и те пояснили
ей, что азиатка сидит за убийство мужика, своего отчима, что она ревнива
донельзя и вообще способна на любые поступки. И еще она узнала, что после
смерти Мурки на босса зоны уж точно коронуют Спицу, а та совершенно не
выносит неподчинения и тоже способна на любые поступки. А когда по команде
дежурного помощника начальника колонии они пошли на построение для перехода
из производственной зоны в жилую на обед, на ходу снимая белые платки и
передники, Ирина вдруг решила, что ее отравят. Три неудавшихся попытки --
это очень много, и тот, кто за ней охотится, четвертую уж точно не упустит.