"Кольцо с изумрудом" - читать интересную книгу автора (Макголдрик Мэй)

ГЛАВА 14

Дробный стук конских копыт гулко отдавался в тиши сгущающихся сумерек.

Эмрис Макферсон, барон Роксбург, уже видел впереди, несмотря на подступавшую со всех сторон темноту, свет вечерних огней приближающейся Флоренции. Он оглянулся на своего друга, сэра Гэвина Кэрра. Судя по мрачному выражению, не сходившему с лица шотландца, скакавшего бок о бок с ним, Гэвин все еще злился на то, что Эмрис сорвал его с места раньше назначенного времени и заставил сломя голову скакать во Флоренцию. Гэвин прибыл в Рим совсем недавно из Венеции и хотел насладиться пусть кратким, но весьма приятным времяпрепровождением в Риме. Однако вчера, едва только закончились переговоры с папой римским, как Эмрису вручили письмо от художника.

В результате, даже не успев понять, чем вызвана такая спешка, Гэвин оказался в седле и галопом несся вслед за своим другом по дороге во Флоренцию.

Вообще-то Эмрис был не вправе делиться с Гэвином секретными сведениями, полученными им во время пребывания во Франции, Риме и Флоренции, однако ему надо было что-то предпринять, и спешно. Эмрис знал, что если они не успеют остановить ничего не подозревавшего художника, который, судя по письму, собирался совершить путешествие на север через французскую границу, то он попадет прямехонько в объятие воинов императора Священной Римской империи, двигающихся сейчас на юг. Эмрису совсем не улыбалось, не имея в своем распоряжении достаточных сил, вытаскивать живописца из лап воинов Карла. Черт бы побрал эти импульсивные артистические натуры!

– Ты, жалкий сын козопаса, спорим, тебе не обогнать меня. Я первым доскочу до церкви! – Эмрис мотнул головой вперед. – Ставлю шиллинг!

– Что?! – прорычал Гэвин. – Да твоя рожа будет вся в песке из-под копыт моего коня, когда ты туда доберешься.

Эмрис расхохотался и пришпорил свою лошадь.

В письме Филиппа из Анжу сообщалось, что он не может больше ждать и отправляется в Шотландию самостоятельно. «Что за дурацкая спешка?» – с раздражением в который раз подумал Эмрис. Самое неприятное было то, что эта творческая натура собиралась ехать на север вдоль Рейна до Антверпена и там дальше в Шотландию. А где-то точно посредине как раз этого маршрута намечалась грандиозная битва между войском Франциска I и армией Священной Римской империи. Проклятие! Художник собирался в путешествие в сопровождении какого-то купца Барди – очевидно, такого же безголового и легкомысленного, как он сам, решил Эмрис. Черт побери! Если они действительно поедут тем путем, какой указан в письме, то их ждет неминуемая смерть.

Эмрис с Гэвином скакали по старой римской дороге во весь опор со вчерашнего дня, останавливаясь лишь затем, чтобы сменить лошадей.

– Ты думаешь, успеем? – спросил Гэвин, пришпоривая загнанного коня.

– Только если ты спрячешь свою бандитскую рожу, – ответил Эмрис, на ходу оборачиваясь и лукаво глядя на друга. – Боюсь, увидев тебя, они постараются закрыть ворота преждевременно.

– Ах ты, подлый пес! Поглядел бы ты на себя! Да при виде твоей исполосованной рожи люди разбегаются во все стороны!

– Не разбегаются, мой тупоголовый друг, а падают в обморок. – Эмрис натянул повод, поворачивая коня на последний прямой участок дороги, ведущий через мост к городским воротам. – И не все люди, а только женщины. Падают прямо к моим ногам. В конце концов, ведь именно я обладаю кое-чем для помощи несчастным.

– Ну погоди, Эмрис Макферсон! Ну погоди! – Гэвин выразительно потряс кулаком.

Древние стены Флоренции уже возвышались прямо перед ними, и, проскакав по широкому каменному мосту, друзья, отпустив поводья, миновали стражников, собиравшихся закрывать тяжелые городские ворота.

Кони перешли на ровный шаг, а Эмрис, обернувшись к другу и взглянув на его запыленную одежду, расхохотался:

– Гэвин, ты похож на черта, вылезшего из преисподней!

– Естественно! И это делает меня еще более неотразимым. Так что, мой друг, можешь заниматься чем угодно, а я спешу туда, где меня ждут пища и постель.

– Отлично, а я пойду искать художника. Встретимся попозже в той таверне, что на главной площади, напротив кафедрального собора.

– О, в «Виста дель Роза»! Милое местечко! Я просто вижу наяву, как малышка Пиа спешит ко мне с полным кувшином вина! – Гэвин мечтательно вздохнул. – Но ты уверен, что сможешь убедить живописца присоединиться к нам? Это, конечно, в том случае, если он уже не уехал. Я так понял, он очень спешит?

– В письме он сообщает, что отъезд назначен на завтра, так что скорее всего я застану его. А что касается убедить – так чего тут убеждать? Мы же уже здесь, не так ли?

Гэвин разглядывал празднично разодетую толпу горожан, прогуливающихся по улицам. Эта бурлящая весельем вечерняя жизнь отличает Флоренцию от любого другого города на свете.

– Да, мы-то здесь, но все наши отстали от нас как минимум на день пути. Если этот Филипп очень спешит, то как ты сможешь убедить его задержаться на несколько дней?

– Сначала я с ним поговорю. Ну а если это не сработает, мне придется связать его и засунуть ему в рот кляп, чтоб не кричал.

– Что я слышу, Эмрис? А кто всегда придирается ко мне по поводу «примитивного подхода» к решению сложных проблем?

– Да, ты прав, – Макферсон удрученно покачал головой. – Действительно, мне надо держаться от тебя подальше, ты дурно на меня влияешь.

– Ладно-ладно, знаю, это ты пытаешься ко мне подольститься. Но не надейся – ты все равно должен мне проигранный шиллинг!

Барон Роксбург только усмехнулся в ответ и, быстро развернув коня, направился по узким и извилистым улочкам в сторону жилища купца Барди.

Элизабет на цыпочках отошла от кроватки Джеми. Девочка только что заснула. Ничего удивительного, целый день в доме стоял шум и царила суматоха. Все сновали туда-сюда, проверяли тюки и корзины, подсчитывали и упаковывали вещи. После целого дня суеты и беготни чудо, что ей удалось уговорить возбужденную предотъездными сборами Джеми хотя бы лечь в постель.

– Ты точно не хочешь пойти? – Звонкий голос Мэри заставил Элизабет приложить палец к губам.

– Тихо, Мэри, девочка только заснула.

Элизабет вышла на середину комнаты. Большая деревянная ширма, украшенная по краям цветочным орнаментом, отделяла половину гостиной. Мэри сначала только выглянула из-за ширмы, наблюдая за приближением сестры, а когда Элизабет подошла совсем близко, кружась, выпорхнула в только что надетом наряде.

– Ну, как смотрится? – Мэри довольно оглядывала себя.

Шелковое темно-коричневое платье плотно облегало тело, подчеркивая красивую фигуру. Вырез спереди был так велик, что выставлял на обозрение публики изрядную часть пышной груди. Сделав шаг назад, чтобы рассмотреть сестру получше, Элизабет споткнулась о груду сваленных на пол вещей.

– Господи праведный! Мэри! Ведь я все это паковала целый день!

– Но я никак не могла решить, что мне сегодня надеть. – Мэри схватила тонкую черную шаль, валявшуюся на стуле, и накинула на плечи. – Я просто пыталась следовать твоему же совету. Конечно, гораздо проще было бы надеть сегодня новое платье, но ты всегда так переживаешь по этому поводу, что… а впрочем, неважно, скорее всего мы бы уже и не успели заказать ничего приличного. И… Ну, все, я убегаю!

– Не забудь, что мы выезжаем на рассвете!

– Господи, да как я смогу забыть, когда Джозеф и Эрнеста тоже будут на этой вечеринке у Кондиви и не спустят с меня глаз. Да еще Эрнеста сказала, что я должна буду вернуться домой с ними вместе! Они обращаются со мной как с неразумной девчонкой. Ох, ну ладно! Пока!

Глядя, как Мэри поспешно исчезает в дверном проеме, Элизабет вздохнула. Нет, она не может ни в чем винить сестру. Жизнь Мэри ничем не напоминает ее счастливых ожиданий.

Элизабет присела на краешек дорожного сундука, глядя на окружающий ее беспорядок. А она сама, разве этого она ожидала? Элизабет смежила веки и склонила голову. Нет, она никак не ожидала, что будет чувствовать себя такой неудовлетворенной жизнью, такой несчастной.

«Глупости, – оборвала себя Элизабет. – Нечего причитать и сокрушаться. Что я выбрала, то и получила. И мне не о чем жалеть».

Ванна, наполненная подогретой водой, стояла у открытого окна, как бы приглашая ее отдохнуть и сбросить с себя заботы, смыть дневную грязь.

Элизабет постояла в задумчивости и направилась к окну. Да, теперь вплоть до прибытия в Шотландию ей нигде не удастся принять ванну. Она плотно задернула шторы, потом стянула ставшую привычной мужскую одежду. Распустив завязки тугого корсета, поддетого под верхнюю рубашку, она вздохнула полной грудью. Подобрав с полу одно из шелковых платьев, разбросанных ее нерадивой сестрой, Элизабет аккуратно разложила его на коленях и с наслаждением погладила нежную струящуюся ткань. Это ощущение от прикосновения тонкой ткани было таким приятным и, увы, уже забытым. Надев платье, она прошла за ширму, где висело зеркало, и стала с удивлением разглядывать в полутьме то необычное создание, какое она на нынешний день собой представляла. Ее короткие волосы и багровый шрам на лице – это мужское, но округлости груди и тонкая талия – это женское.

В отражении в зеркале видно было что-то поблескивающее в ложбинке на груди. Элизабет со вздохом взяла в руки драгоценное изумрудное кольцо, любуясь тусклым отблеском золота и блеском граней изумруда. Так же как и ее собственная личность, драгоценный подарок был спрятан от глаз людских под фальшивыми покровами чуждой ей одежды. Конечно, она дорожила не самим кольцом, а теми воспоминаниями, что были с ним связаны. Она часто его вспоминала, своего первого и единственного мужчину, – того, в чьих объятиях она чувствовала себя настоящей женщиной.

Как странно, что сейчас она едет в Шотландию. Интересно, встретит ли она там Эмриса Макферсона? Хотя, даже если встретит, он вряд ли ее припомнит.

Со вздохом Элизабет сняла с шеи цепочку, на которой висело кольцо, и повесила на угол ширмы. С улицы через открытые окна доносился разноголосый шум толпы. Господи, да кого она обманывает, пытаясь убедить себя в том, что счастлива? Саму себя?

Элизабет подошла к окну и выглянула из-за портьеры. За окном была теплая южная ночь. Веселая компания гуляк заворачивала за угол их длинной и узкой улочки. Над погрузившейся в темноту виллой на черном шелке ночного неба сияли тысячи алмазных звезд.

Нелепость. Какая нелепость! Что ей только не лезет сегодня в голову? С чего ей печалиться? Она должна гордиться собой! Уж ей-то действительно есть чем гордиться! Многие мужчины не могут и за всю жизнь достичь того, что ей удалось за эти четыре года. Она трудилась не покладая рук, чтобы добиться того, чего добилась на нынешний день. Она хотела продемонстрировать людям свой талант, не открывая пока тайну своей личности. И в результате ей удалось одурачить всех. И саму себя тоже.

Четыре года назад она поставила перед собой цель, казавшуюся тогда почти недостижимой. Достичь того, чего еще никогда не удавалось достичь ни одной из женщин. И ей удалось все, чего она хотела. В самом деле, если бы Мэри не проболталась английскому дворянину о своей связи с королем Генрихом, они могли бы и дальше спокойно жить во Флоренции. Хотя, вне зависимости от этого, им все равно пришлось бы ехать в Шотландию, чтобы писать портрет членов королевской семьи.

Но сейчас, стоя в полутьме комнаты и глядя на ночное, сияющее звездами небо, Элизабет почувствовала, как знакомая боль закралась в ее сердце. Она никогда не сможет насладиться вполне своим успехом. Никогда. Ни как художница, ни как женщина. Это цена, которую она заплатила. И это был ее собственный выбор.

Неожиданно для себя самой Элизабет бросилась к уложенному баулу с вещами Мэри и вытащила оттуда флакончик. Отвернув крышку и вдохнув с наслаждением сладкий запах, она с торжествующим видом добавила в приготовленную для мытья воду немного драгоценной розовой воды.

– Сегодня по крайней мере я могу чувствовать себя женщиной! – пробормотала себе под нос Элизабет, погружаясь в благоухающую теплую воду.

Эмрис привязал коня на маленькой площади и пешком поднялся к дому купца. Вглядываясь в темные окна виллы, он забеспокоился, не прав ли был Гэвин, когда предполагал, что художник уже уехал из Флоренции. Но затем, заметив чей-то силуэт за полуприкрытым окном на верхнем этаже, он воспрял духом и решительно постучал в дверь.

Эмрису не составило никакого труда найти жилище художника. Хотя никто не знал, где живет Филипп из Анжу, зато, казалось, любой мог подсказать, где проживает купец Барди. Пока Эмрис стучал в ворота, мимо него проследовала ватага юнцов. Кто-то из них не удержался от двусмысленных шуточек по поводу одной молодой особы, что жила в этом доме. Однако, разглядев могучего шотландца, шутник быстро примолк и постарался поскорее прошмыгнуть мимо. Эмрис опять постучал, более настойчиво. «Интересная публика, однако, собралась под крышей этого Барди», – подумал он.

Тяжелая, окованная металлом дверь со скрипом чуть приоткрылась. В проеме показалось лицо пожилого привратника. Он с подозрением оглядел рослую фигуру стоявшего перед ним шотландца.

– Мне нужно увидеться с художником.

Никакого ответа. Привратник по-прежнему изумленно таращился на воина.

– Художник. Филипп из Анжу, – любезным тоном подсказал Эмрис.

– Да, милорд.

– Я хочу с ним увидеться.

– Нет, милорд.

– Он дома? – Эмрис уже терял терпение. – Он еще не уехал? Мне надо видеть его немедленно.

Привратник отрицательно покачал головой и попытался закрыть дверь. Эмрис решительно поставил свой запыленный сапог на порог и не позволил двери закрыться и прищемить ему нос. У привратника почему-то был испуганный вид.

– Я никому не причиню вреда! – поспешно сказал Эмрис. Ему не хватало только еще возиться с впадающей в истерику прислугой. Мало у него забот с творческими личностями. – Я – барон Роксбург, друг герцога Медичи. Я приехал, чтобы сопровождать художника в Шотландию. Итак, где он сейчас?

Лицо привратника просветлело.

– Барон! Мы не… Синьор и синьора Барди не ожидали вас так скоро.

Ожидания Барди в данный момент Эмриса беспокоили меньше всего.

– Художник Филипп – он дома?

Привратник непроизвольно посмотрел наверх в сторону мансарды, и Эмрис наконец вздохнул с облегчением, поняв, что он успел вовремя.

– Синьор и синьора Барди нынче ужинают у Кондиви. Они вскоре будут. Но если вы подождете здесь, то я сейчас принесу письмо, которое они оставили для вас, если вы появитесь после их отъезда. – Не ожидая ответа, привратник скрылся в глубине помещения.

Эмрис не собирался терять попусту время. Еще не хватало, чтобы всякие торговцы решали за него, что ему положено делать, а что нет. Слуга не упомянул, что художник ужинает вместе с Барди, и Эмрис собирался проверить, есть ли кто-нибудь в мансарде… В конце концов он не для того скакал почти двое суток как сумасшедший, чтобы остаться стоять здесь на пороге.

Пройдя длинным коридором, он оказался в просторном полутемном холле. Неяркий свет бросал янтарные блики на тяжелую мебель. Эмрис огляделся. Вещи добротные, но не роскошные. Барди, очевидно, из тех купцов, что твердо стоят на ногах, но звезд с неба не хватают.

И никакого следа привратника. Куда он провалился? Эмрис пересек широкий холл и подошел к ступенькам лестницы, ведущей на верхний этаж. Он уже собирался подняться наверх, когда его взгляд приковала картина, украшавшая стену. Великолепное полотно! Он оглянулся. Ему не сразу удалось разглядеть в полутьме, что все стены холла были увешаны портретами.

Отличными портретами! В мягком полумраке холла мерцающие блики горящих светильников отражались на блестящей поверхности картин. И хотя трудно было рассмотреть некоторые детали, но даже и при таком освещении бросались в глаза и сочные краски, и динамика композиции, свидетельствующая о большом мастерстве.

Поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Эмрис задержался напротив открытого окна. Льющийся сквозь оконный проем лунный свет падал на картину, изображавшую мадонну с младенцем. Взгляд Эмриса привлекло лицо мадонны. Что-то в ней ему показалось знакомым. Это не было повсеместно повторяемое изображение мадонны с младенцем. Улыбка мадонны, трудно уловимая, но безошибочно узнаваемая. Круглолицый счастливый младенец излучает нежность и радость жизни. Тонкие ручонки, тянущиеся к лицу матери, были выписаны настолько реалистично, что Эмрис не удержался и потрогал руками холст.

Ему известен этот художник. Эмрис наклонился разглядеть подпись мастера. На той картине, что висела у него в галерее, подписи не было.

Неожиданный шум, раздавшийся позади, заставил шотландца поспешить. Прыгая через три ступеньки, он быстро одолел последний пролет лестницы и остановился. Перед ним была небольшая площадка, на которую выходила всего одна дверь. Она была чуть приоткрыта.

Подобно первому рассветному лучу в коридор из двери пробивался тоненький лучик света. Совершенно бесшумно Эмрис Макферсон приоткрыл дверь и осторожно вошел внутрь просторной комнаты.

Его окружала полная тишина и полный беспорядок. Эмрис огляделся вокруг. Слева была высокая ширма, отделяющая часть комнаты, прямо перед ним на низеньком столике у стены приютился масляный светильник. Над ним висела картина. Эмрис с интересом разглядывал панорамную сцену. Большая толпа дворян в центре, а чуть позади сверкающие золотом ряды остроконечных шатров, от которых блестящими тонкими нитями отражаются солнечные лучи.

Эмрис улыбнулся, узнав изображенное на картине место. Кале. Художник, очевидно, там побывал.

Элизабет Болейн – вот основное, что осталось в памяти Эмриса о Кале. Она промелькнула в его жизни как падающая звезда. Но почему-то сейчас, стоя перед картиной, он почувствовал, что в его душе опять возникает чувство утраты. Это была все та же ноющая боль, что он испытывал всегда, когда вспоминал эту женщину. Непонятно, почему она так запала ему в сердце, но он и до сих пор, где бы ни находился и чем бы ни занимался, вспоминал о ней. Он ловил себя на том, что непроизвольно ищет ее глазами – и на балах среди придворных, и на улицах тех городов, куда заносила его судьба, – он все еще искал ее. И не находил.

Иногда Эмрис гадал, счастлива ли она с тем человеком, с которым тогда сбежала из Англии. Что в Англию она не вернулась и у отца не появлялась – это он знал точно. Его поиски во Франции также не увенчались успехом. Он только мог сказать наверняка, что Элизабет не вернулась также туда, где жила раньше.

«Этот художник более чем талантлив, – подумал Эмрис, отвлекаясь от грустных воспоминаний. – И у него также есть понимание. Своеобразные взгляды на жизнь». Эмрис сосредоточился на картине, висевшей перед ним. То, как изображены здесь разные слои общества, тонкие, едва уловимые оттенки, расстановка акцентов – все это говорит о продуманности, о знании многих вещей, весьма далеких от живописи. Присмотревшись к картине поближе, Эмрис не мог удержаться от улыбки. Надо же! Изобразить его и Питера Гарнеша! Правда, его самого художник нарисовал не в рыцарских доспехах, а в шотландской одежде.

Интересно, но Эмрис не мог припомнить никакого живописца из королевской свиты, присутствующего в Кале.

Все еще посмеиваясь про себя, он повернулся. Взгляд его непроизвольно привлек какой-то блестящий предмет. Эмрис застыл на месте. На длинной цепочке, свешивающейся с ширмы, поблескивало на свету кольцо.

Знакомое кольцо с изумрудом.