"Роберт Говард. Клинки братства ("Соломон Кейн") " - читать интересную книгу автора

пуританина, его кривой нож легко вспорет живот Кейна.
Противники обливались потом от нечеловеческого напряжения. Их лица
превратились в маски, мускулы взбугрились узлами на руках и ногах, на
висках набухли жилы. Кольцо зрителей выдавало себя лишь дыханием, в
волнении вырывавшимся сквозь зубы.
Какое-то время казалось, что ни тому ни другому не удастся нарушить
установившегося равновесия, но постепенно Соломон Кейн начал теснить
капитана Хардрейкера. И вот пират начал прогибаться назад, заваливаясь
навзничь. Его тонкие губы задергались в нелепой гримасе, только это была не
улыбка, а оскал, вызванный судорогами напряженных до пределов возможного
мышц. Глаза Скопы полезли из орбит, а побелевшее смуглое лицо приобрело
жутковатое сходство с Веселым Роджером...
Невероятная сила Кейна превосходила любое сопротивление, которое могло
быть ему оказано. Капитан Хардрейкер медленно заваливался на спину, словно
дерево, чьи корни, подмытые водой, мало-помалу вырываются из земли, теряя
опору. Он судорожно дышал, в груди его клокотало, флибустьер прикладывал
отчаянные усилия, пытаясь хотя бы отвоевать утраченное. Но тщетно! Дюйм за
дюймом он уступал Кейну, пока наконец (Холлинстер, до боли сжимавший
пистолеты, мог поклясться, что миновали часы) его спина не оказалась плотно
прижатой к липкой от пролитого вина и пива дубовой столешнице. Неумолимый
Кейн нависал над ним, подобно Немезиде.
Правая рука Джонаса Хардрейкера по-прежнему сжимала кинжал, левая
намертво вцепилась в правое запястье Кейна. Но вот Соломон, не ослабляя
хватки на руке Скопы, державшей кинжал, начал опускать правую руку. От
этого усилия он лишь чаще задышал. Так же медленно, как только что он
клонил пирата на стол, Кейн начал опускать к его груди свой клинок. На
подгибающейся левой руке пирата, точно натянутые канаты, подергивались
перенапряженные мышцы, но самое большее, чего он смог добиться, это на пару
секунд замедлить движение руки пуританина. Обернуть же вспять ход этого
неумолимого поршня было невозможно! Скопа попытался правой рукой достать
Кейна своим кривым кинжалом, но левая рука пуританина, несмотря на
заливавшую ее кровь, удерживала негодяя надежнее стального капкана.
Вот уже острие зависло в каком-то дюйме от конвульсивно вздымающейся
груди пирата, и блеск стальных глаз Кейна ничем не уступал зловещему блеску
его оружия. Еще немного - и нож пронзит сердце злодея, отправив прямиком в
преисподнюю. Последним отчаянным усилием Скопа остановил кинжал... Кто мог
сказать, что сейчас видели его побелевшие безумные глаза? Они еще были
устремлены на смертоносное острие, в котором для капитана Хардрейкера
сосредоточился в этот миг весь мир, но уже смотрели в вечность.
Остекленевший взор пирата был обращен внутрь себя. Говорят, перед умирающим
проходит вся его жизнь.
Что открылось Джонасу Хардрейкеру в эти предсмертные мгновения?
Горящие корабли, над которыми жадно смыкаются ненасытные морские пучины?..
Дымное зарево над прибрежными селениями, крики людей, в ужасе мечущихся по
улицам, и черные вестники смерти в алых бликах огня, со смехом и
богохульствами на устах услаждающие безжалостные лезвия человеческой
кровью?.. Может быть, вздыбленный, исхлестанный ветрами океан в синем
зареве молний, посылаемых разгневанными небесами?.. И пламя, пламя,
пламя... жирный черный дым, стелющийся над руинами... человеческие фигурки,
нелепо дергающиеся на нок-рее... и другие, пытающиеся дышать водой,