"Секретный сотрудник" - читать интересную книгу автора (Мирамар Хуан)

6. Lost and found[47]

– Блин! – сказал посетитель, – эти осы, блин, – он энергично отмахнулся от упрямого насекомого, норовившего забраться ему за воротник, – октябрь ведь уже, хотя и по новому календарю, но все равно осень. Давно пора им в спячку впасть. Безобразие и анархия в природе, вы как полагаете? – спросил он Кузница.

Кузниц неопределенно хмыкнул, продолжая разглядывать посетителя. Нельзя сказать, что тот был точной копией своих известных портретов (впрочем, в этом не было ничего необычного – на официальных портретах оригинал всегда приукрашен: и выше, и черты благороднее), но сходство со знаменитым родственником, что ли? – или как их называть, клонов этих, братья? – сходство, несомненно, было. Одежда другая, современная – под курткой маечка черная с надписью по теме «Leader of the Pack»[48] и оскаленной волчьей пастью. И грязноват был посетитель, и запашок от него легкий исходил: смесь перегара и вроде тряпок паленых, но сходство определенное – тот же крутой лоб, переходящий в намечающуюся лысину, рыжеват, маленькие глаза с прищуром.

– Вы как устроились в новой жизни? – спросил он посетителя.

– Приемщиком перебиваюсь в пункте приема вторичного сырья в ожидании пособия, – посетитель почесал шею. – Нервный зуд, должно быть, не могла ж она меня укусить, вы как считаете?

Кузниц счел этот вопрос риторическим и опять спросил, стараясь, чтобы его голос звучал официально и сухо:

– Итак, вы просите выдать вам пособие на том основании, что вы так называемый «потерянный», вновь родившийся в этом времени. И при этом утверждаете, что вы, – он посмотрел на экран компьютера, – Ульянов Владимир Ильич, родившийся в 1870 году в городе Симбирск, окончили два курса юридического факультета Казанского университета. Правильно?

– Ну! – Владимир Ульянов энергично кивнул.

– И вы утверждаете, что сейчас 1889 год?

– Этого я не утверждаю, – посетитель хитро прищурился и стал очень похож на свой портрет, правда, более позднего периода, – прошу не искажать мои слова. Я утверждаю, что был 1889-й, когда я в прошлой жизни жил, а сейчас, говорят, и век уже двадцать первый.

«Не выглядит он на девятнадцать лет, – думал Кузниц, – лет тридцать ему сейчас, как минимум. Впрочем, неизвестно, когда он воскрес и что за это время ему пришлось испытать, и вообще, это уже не мое дело – надо отправить его в исторический отдел или к биологам, – мое дело лингвистическая экспертиза».

Он повернулся к компьютеру и начал печатать:

«Обратившийся в Украинскую службу идентификации клонов за пособием по причине переселения во времени, называющий себя Ульяновым В. И. говорит на современном литературном русском языке с незначительной примесью вульгаризмов. Архаизмы и специальные термины в речи отсутствуют. Фонетическая окраска речи соответствует южному говору».

– Зайдите вот с этим, – он протянул распечатку лжеУльянову (или не лже, кто знает?), – с этим листком в соседнюю комнату: как выйдете – направо. Там вам скажут, что делать дальше.

Посетитель взял справку, внимательно прочитал и спросил:

– Дадут пособие, вы как думаете? А то надоело в мусоре копаться.

– Дадут, наверное. Почти всем дают. Только работать все равно придется, на пособие не проживешь – инфляция.

– Ну да, инфляция, – посетитель тяжело поднялся и вышел, не прощаясь.

После ухода посетителя Кузниц посидел некоторое время, бездумно глядя на экран компьютера, по которому уже начали извиваться разноцветные ленты заставки, потом встал и выглянул за дверь своего кабинета: коридор был пуст – больше посетителей не было. Он вернулся в кабинет и стал у открытого окна.

За окном было зелено и тихо, окно выходило в Старый Ботанический сад и звуки города сюда почти не достигали; на дереве под окном прыгали какие-то довольно крупные птицы с пестрым опереньем.

«Сойки, должно быть, – подумал он, – надо будет у Константинова спросить – он всех птиц знает. – Этим вечером предполагался очередной сбор карасса. – Надо будет и про Ленина рассказать. "Не бейте его, он Ленина видел!"» – вспомнил он фразу из старого анекдота и усмехнулся.

Кузниц работал в Украинской службе идентификации клонов, которую они между собой называли «lost amp; found», как называют за границей бюро находок на вокзалах и в аэропортах. Служба была организацией военной и имела статус военного НИИ. Устроил их с Хосе в эту Службу Эджби, когда они бедствовали без работы после Мальты.

Переводческой работы тогда не было, и Кузниц хотел было уже пойти преподавать, хотя дело это очень не любил, но тут в городе, как всегда неожиданно, появился Эджби и пристроил их с Хосе в эту Службу специалистами по лингвистической экспертизе.

Ариель идти работать экспертом отказался – сказал, что он переводчик и переводчиком умрет. Перебивался сначала, но потом ситуация улучшилась, и сейчас он был независимый «free-lance translator»,[49] не жаловался и даже уговаривал их с Хосе бросить эту возню с клонами и тоже стать «свободными художниками», как и он. Но Кузниц был человеком инертным и продолжал работать в Службе по привычке, хотя ничего интересного в этой работе уже не находил, а Хосе был кадровым военным и без армии существования своего не мыслил, хотя работа ему тоже не нравилась.

Теория, которую Кузниц впервые услышал от Эджби на Мальте, теперь стала общепризнанной. Было доказано – как, Кузниц не знал и никто из карасса не смог толком ему объяснить, в общем, было как-то доказано, что на месте перерождения оружия действует некий инкубатор, который клонирует людей, находившихся там в давние или сравнительно недавние времена.

Клоны эти были разные, среди них, если верить газетам и слухам, попадались и известные когда-то личности, но Кузницу известные люди до сих пор не попадались, и теперь, когда он столкнулся вдруг с клоном не кого-нибудь, а самого великого Ленина, он почувствовал явное разочарование.

Сейчас, стоя у окна и с наслаждением вдыхая прохладный осенний воздух – целый день все-таки в прокуренном кабинете, – он вдруг вспомнил, как когда-то давно видел по телевизору интервью с потомком Пушкина. Потомок этот был слесарем-водопроводчиком и говорил и вел себя соответственно. Глядя на него, чувствовал тогда Кузниц какую-то неловкость и даже стыд, и сейчас впечатление от Ульянова-клона было похожее.

«Впрочем, – думал он, – это может быть и самозванец похожий». После попытки теракта на Красной площади в начале года, когда бомбу чуть ли не в мавзолей заложили, в газетах писали, что много появилось Ульяновых: и клонов, и самозванцев. «Вот и на Украину один добрался, возможно, и клон. Надо к Хосе сходить, рассказать и с ребятами из исторического поговорить», – решил он, закрыл окно и отправился к Хосе.

Но до Хосе ему дойти не удалось – по пути к его кабинету встретился ему профессор Рудаки.

– Генрих! – обрадовался, увидев его, Рудаки. – Как удачно, что я вас встретил, а то вот думаю, с кем бы это кофе выпить, о жизни нашей наукообразной поговорить, и тут вы. Не откажете кофе выпить со стариком? – Рудаки явно кокетничал и стариком отнюдь не выглядел.

– Не откажу, – усмехнулся Кузниц и пожал протянутую руку. – Здравствуйте, Аврам Мельхедекович! Я, правда, думал к Мартинесу зайти, поделиться новостью: Ленин у меня только что был, представляете?!

– Клон? – Рудаки взял его под руку и потянул к выходу.

– Трудно сказать, может, и клон. Говорит нейтрально с вкраплениями некоторых словечек уголовно-молодежных. Знаете эти: «блин», «типа»?

– Трудный случай, – покачал головой Рудаки, – у клона ведь при рождении память может быть, как у новорожденного, – чистый лист, это позднее уже могут сведения из прошлой жизни проявиться. Теперь только биологи смогут определить, если сумеют. Трудный случай, – Рудаки опять покачал головой, – а к Мартинесу вы лучше не ходите. Я только от него. Расстроен он очень, у него тоже трудный случай, можно сказать, вызов его профессиональной компетенции. Китаец там к нему ходит, утверждает, что он клон человека периода династии Мин, а Хосе Сальваторович его в упор не понимает: ни то, что он говорит, ни то, что пишет.

Рудаки замолчал, пропуская Кузница впереди себя на лестничную площадку, и уже на лестнице продолжил:

– Меня на консультацию позвал, а я, сами понимаете, по-китайски, кроме «Нинь-хао»,[50] и не знаю ничего. А китаец наглый – жаловаться собирается, а кому жаловаться и на что? ^_ Рудаки засмеялся. – Но Хосе Сальваторович расстроился.

Кузницу нравился Рудаки – не был он похож на чванливых университетских профессоров, хотя в своей науке был достаточно известен и книги его за границей переводились. В Службе клонов он числился консультантом.

– Китаец этот, скорее всего, с базара. Решил пособие таким способом получить, – Рудаки опять засмеялся, вытащил из кармана сигареты и предложил Кузницу.

Они вышли из здания Службы через проходную, которую охраняли военные – блюла Украина свои немногочисленные секреты, настоящие и мнимые, – и оказались в Старом Ботаническом.

Хотя октябрь был на удивление жарким, в Саду в тени старых деревьев было прохладно. Пройдя немного по центральной аллее, они устроились в летнем кафе и заказали кофе.

– Что вы вообще об этом думаете, Аврам Мельхедекович? – спросил Кузниц, когда принесли кофе. – Раз уж вы меня со службы выдернули, просветите хотя бы бедного эксперта. А то у меня такое чувство, будто я деньги зря получаю – деньги, правда, небольшие, но все же.

– О деньгах вы не беспокойтесь – деньги нам правительство просто так дает, чтобы мы с голоду бунт какой не замыслили и сидели спокойно. А к нашей работе деньги имеют отношение весьма малое, так сказать, пропорционально той сумме, которую они нам выделяют, – Рудаки погладил свою аккуратно подстриженную бородку и хитро прищурился. Сразу же под обликом современного модно одетого пожилого европейского интеллектуала проступил старый хитрюга-перс, торгующийся с варварами о разделе, скажем, какой-нибудь Каппадокии или Триполитании.

– Что же касается ваших занятий, – продолжал он, отхлебнув кофе, с удовольствием затянувшись и выдохнув в сторону струю дыма, – что касается ваших занятий, то тут, как говорили в старину, «темна вода во облацех». Мы ведь, в сущности, не располагаем никакими надежными фактами. Возьмем это пресловутое перерождение оружия. А было ли оно? А был ли мальчик, так сказать, цитируя классика?

– Ну, как же, – возразил Кузниц, – я был на Островах, своими глазами видел «условно убитых», правда, – он помолчал, вспоминая, – не все тогда были убиты условно, настоящие убитые и раненые тоже были.

– Вот видите, ~ Рудаки стряхнул пепел в жестянку из-под орехов, которая заменяла в кафе пепельницу, – не все в войну играли, некоторые по-настоящему воевали и сейчас воюют, на Ближнем Востоке, например. А «условно убитые» и здесь в городе есть, не видели? Они уже и свою организацию создали, «Лига леопардов» называется – довольно жуткая организация, откровенно фашистская. Не сталкивались с ними?

– Да нет пока, – сказал несколько сбитый с толку Кузниц. Не понимал он, к чему клонит хитрый перс, а тот, как будто прочитав его мысли, продолжил:

– Я вот к чему клоню. Все это очень похоже на заговор, заговор людей без какого-либо потустороннего вмешательства. Договорились оружие не применять и выдали за божье провидение или действие каких-то малопонятных природных сил. А с клонами еще проще, особенно когда пособия им стали выдавать. Подумайте сами, сколько на свете всяких безумцев и авантюристов или просто любителей пособия получать, – Рудаки помолчал и предложил: – А не заказать ли нам еще по чашечке?

– Конечно, давайте закажем, – Кузниц подозвал официантку и заказал кофе. Мысли у него разбегались – ничего не скажешь, озадачил его профессор своей гипотезой!

– А кому это надо? – наконец спросил он.

– Кому? Кому? – засмеялся Рудаки. – Да кому угодно. Церкви, чтобы людей в страхе божьем держать, – вон как авторитет церкви после этих перерождений возрос. Правителям всяким тоже не помешает – на войну легче народ поднять и закончить войну проще, ведь до абсурда дошли с практической реализацией теорий Хантингтона: Христианская коалиция, Союз правоверных. Вы только подумайте, что «правоверным» делать, если, не дай бог, Европу завоюют. Собор св. Петра в мечеть превращать или парижанок заставлять паранджу носить? Абсурд. Надо было эту войну кончать – вот и устроили так, будто бы переродилось оружие.

В теории Рудаки явно было рациональное зерно. Кузниц и сам думал, что уж больно избирательно срабатывает божье провидение. Он вспомнил раненого солдата в мальтийской тюрьме, кровь, капающую на пол проходной с его руки. Почему не переродилась пуля, попавшая ему в руку, а та, которая попала в Гонту, переродилась?

– Может быть, вы и правы, Аврам Мельхедекович, – задумчиво проговорил он, – подумать надо. Мне это до сих пор просто в голову не приходило. Друзьям обязательно расскажу – мы как раз собираемся сегодня вечером. Вы ведь не делаете тайны из своей теории?

– Какая тайна?! Помилуйте. Просто гипотеза, не подтвержденная фактами, как, впрочем, и гипотеза о перерождении, – Рудаки откинулся на спинку стула, закинул руки за голову, хитро посмотрел на Кузница поверх темных очков и продолжил: – Правда, властям эта гипотеза может не понравиться – они не любят, когда их хватают за руку. Но мы ведь живем в демократической стране, не так ли?

– Ну да, – усмехнулся Кузниц, – к тому же мои друзья к власти никакого отношения не имеют. Может быть, и вы зайдете вечерком – приятель мой, Константинов, у которого сегодня собираемся, открытый дом держит. Все будут вам рады. Расскажете о своей теории из первых уст. Константинов в центре живет, на Прорезной.

– Спасибо за приглашение, – Рудаки встал и вынул из кармана пиджака мобильный телефон, – вы мне свой мобильный дайте. Я позвоню вам, если соберусь, и вы мне расскажете, как попасть в вашу компанию. Но не обещаю. Что-то я к вечеру стал уставать – не могу заставить себя из дому выйти.

Он занес в свой телефон номер Кузница и, быстро попрощавшись, ушел. Кузниц посидел немного, размышляя о теории Рудаки, ничего нового не надумал и вернулся на службу. У кабинета сидел новый посетитель. Кузниц пригласил его в кабинет. Посетитель был самый заурядный, и по его виду никак Кузниц не мог предположить, что перед ним сидит живое опровержение теории профессора Рудаки.

– Так чем могу служить? – спросил он, усадив посетителя у стола.

Услышав вопрос, посетитель вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал:

– Прапорщик Страшкевич, командир машины Броневого дивизиона его высокопревосходительства гетмана Скоропадского!

– Да вы садитесь, – сказал Кузниц, – расскажите подробно о себе, а я запишу данные, – и он повернул к себе клавиатуру компьютера.

– Я – прапорщик Страшкевич, убит в бою с Петлюрой в декабре 1918 года, – он с любопытством смотрел, как Кузниц печатает, – приблизительно год тому назад воскрес. Вместе со мной воскрес прапорщик Щур из того же дивизиона, но он к вам идти не захотел. Да вот, – он достал из кармана помятую газетную вырезку и протянул ее Кузницу, – вот тут про нас все написали, когда мы только воскресли, и фотография наша есть в форме.

Кузниц взял вырезку – это была статья из «Городского Телеграфа» годичной давности. Рядом была помещена фотография: двое в коже, перепоясанные ремнями сидели на стульях в явно современном помещении – на заднем плане был виден компьютер.

Один из них был Страшкевич; второй – средних лет мужчина в кожаном шлеме и в старинных автомобильных очках, поднятых на лоб (у Страшкевича такой же шлем и очки лежали на коленях). Вид у обоих был растерянный, и кроме того, Кузницу казалось, что второго он уже где-то встречал. Он начал читать заметку, поглядывая на посетителя, который с нескрываемым интересом рассматривал компьютер Кузница.

«Двое неизвестных, – говорилось в заметке, – были задержаны полицией на платформе станции метро «Театральная». В полицию обратились пассажиры, которым показались подозрительными вид и поведение неизвестных – оба были одеты в кожаные комбинезоны и шлемы, напоминающие одежду летчиков времен зари воздухоплавания, – Кузниц ухмыльнулся, прочитав про «времена зари», – и при приближении поезда пытались укрыться за скамейками. Документов у них не было, и оба в один голос утверждали, что они прапорщики из Броневого дивизиона гетмана Скоропадского, Страшкевич и Щур, и просили позвать командира отряда капитана Плешко, который будто бы мог удостоверить их личность.

Из дальнейших расспросов выяснилось, – писал автор заметки, – что они были ранены во время боя с отрядами Петлюры, наступавшими на город в декабре 1918 года, – здесь в заметке был в скобках поставлен вопросительный и восклицательный знаки, – потеряли сознание, а когда пришли в себя, обратились за помощью к прохожим». Дальше было написано, что эти сердобольные прохожие – студенты находящейся неподалеку Академии коммунального хозяйства на Печерске – накормили и напоили («Как без этого?» – подумал Кузниц) и, желая показать им город, повели гулять и привели их в метро, где те и были задержаны. Статья заканчивалась обычными рассуждениями о мутантах и монстрах, типичными для любимой газеты городских обывателей.

Кузниц еще раз посмотрел на фотографию, вглядываясь в лицо старшего «самокатчика» с очками на лбу, и вспомнил, где он его видел.

«Так это тот самый «Чкалов», которого мы видели год назад на «Театральной», когда от Шварца ехали. Он тогда с полицейским разговаривал, и я еще Инге потом сказал, что он похож на фотографию Чкалова после перелета в Америку». Он собрался было спросить Страшкевича, где сейчас его товарищ и почему не пришел, но посетитель его опередил.

– Разрешите обратиться? – спросил посетитель.

– Валяйте, – усмехнулся Кузниц.

– Разрешите узнать ваше звание?

– Ну лейтенант, – сказал Кузниц, – но давайте без чинов – мы, хотя и армейская контора, занимаемся делами гражданскими. Меня Генрих Эдгарович зовут.

– Хорошо, – сказал прапорщик Страшкевич, – скажите, господин лейтенант, – он замялся, – или надо товарищ?

– Вообще-то, надо «товарищ» по уставу, но я же сказал – я Генрих Эдгарович, а вы?

– Николай.

– Так что вы спросить хотите, Николай? – Кузниц улыбнулся – нравился ему этот розовощекий «прапор». «И у Булгакова он розовощекий», – вспомнил он вдруг, и жутко стало: мало того, что воскресший, так еще и литературный герой придуманный.

– Я вот что хотел спросить, – гражданские обращения прапорщик явно игнорировал, – а Интернет у вас на компьютере есть?

Такого вопроса Кузниц не ожидал. Никто из посетителей: и шарлатанов, и клонов потенциальных ни о чем подобном не спрашивал.

– Есть, – ответил он.

Но прапорщика этот вопрос интересовал не на шутку:

– А какой он у вас, анлимитед?

– Не знаю, – засмеялся Кузниц, – контора платит.

– А… – прапорщик Броневого дивизиона гетмана Скоропадского был явно разочарован.

Задавая стандартные вопросы о жизни прапорщика Страшкевича до и после воскрешения, Кузниц постепенно убеждался в том, что Николай Страшкевич не врет. Могло быть все что угодно – он мог сам стать жертвой обмана, хотя кто его мог обманывать и с какой целью? – но он Кузницу не врал. Даже его неприкрытое увлечение Интернетом, мобилками и прочими игрушками современной молодежи, если подумать, говорило в его пользу. Он не строил из себя жертву непонятных сил, перенесших его из прошлого, он этой жертвой был: искренне сокрушался, что маму больше не увидит и товарищей из старой жизни, но также искренне и радовался всему новому и интересному, что окружало его теперь.

«Это что же получается? – думал Кузниц, отправив прапорщика к историкам, – получается, что не прав Аврам Мельхедекович, что клоны все-таки есть или действует какая-то сила, переносящая из прошлого в наше время. А как быть с Булгаковым? Выходит, не придумал он прапорщика Страшкевича, выступившего в одиночку со своим броневичком против отряда Болботуна на Московской улице. Но с другой стороны, Страшкевич говорит, что и Щур тоже воевал с ним рядом, а у Булгакова Щур – большевик и саботажник. Впрочем, тут ясно – авторский вымысел, не хроники же писал Михаил Афанасьевич. А возможно, что и все придумал и никаких прапорщиков не было, а этот прочитал «Белую гвардию» и решил выхлопотать пособие». Но чувствовал Кузниц, что не врал ему прапорщик.

– Темна вода во облацех, – сказал он вслух, вспомнив выражение профессора Рудаки, – ничего не ясно ни с клонами этими, ни с оружием, – и стал собираться домой.

Он положил бумаги в сейф (тайны, тайны – как власть любит все засекречивать!); выключил компьютер, с усмешкой вспомнив, с каким детским интересом прапорщик относился к этому инструменту, который сам Кузниц считал удобной пишущей машинкой и только, и собрался уже, как говорят англичане «call it a day»,[51] но тут на пороге его кабинета возник Хосе.

В отличие от Кузница, который застрял в лейтенантах всерьез и надолго и относился к своей военной карьере легкомысленно, считая свою службу чем-то временным и преходящим, Хосе Мартинес относился к армии серьезно и успешно продвигался по служебной лестнице. Недавно он получил звание капитана и сшил по этому случаю новую форму, и сейчас он предстал в дверях кабинета во всем великолепии своего нового мундира.

– Здорово, боец! – сказал он, снял фуражку и положил ее на стол – заходящее солнце блеснуло на кокарде с трезубцем, – рано покидаешь окопы.

– Здорово, – ответил Кузниц, – посетителей нет – не то что у тебя: то китайцы, то малайцы.

– Замучили меня эти китайцы, – Хосе уселся на стул для посетителей и принялся пускать на стены «зайчиков» своей блестящей кокардой, – идут и идут – спасения от них нет. Особенно сегодня меня один довел: говорит, что он воскресший из периода династии Мин, а сам ни одного иероглифа не знает и по-русски шпарит без акцента.

– Наслышан, – сказал Кузниц, прикрываясь рукой от «зайчика».

– Откуда? – спросил Хосе.

– Рудаки меня в коридоре перехватил, кофе мы с ним пили. И перестань на меня «зайчиков» пускать – я тебе не барышня, это с барышнями так кокетничали на даче в прошлом веке, – Кузниц отобрал у Хосе фуражку и положил в тень на край стола.

– Рудаки… – задумчиво произнес Хосе. – Интересно, что тебе наговорил старый перс?

– Да ничего он не говорил про тебя, сказал только, что ты с китайцем мучаешься, а китаец, скорее всего, с базара, – Кузниц помолчал, – а вот про клонов и перерождение оружия много чего порассказал, – и он пересказал Хосе теорию Рудаки.

– А что? Логично, – заметил Хосе без особого энтузиазма.

«Не зря он ко мне пришел, – подумал Кузниц, – что-то сказать хочет, но не решается, что ли», – и спросил:

– Ты чего пришел? Случилось что-нибудь?

– С чего ты взял? – Хосе изобразил удивление, а потом сказал, помолчав: – Меня в Особый отдел вызывали, про тебя спрашивали.

Кузниц не особенно удивился – его дружбой с Эджби органы интересовались все время – и спросил:

– Опять насчет Эджби? Сколько можно?! Я ведь ничего не скрываю, и Абдул с ними говорил.

– Да нет, не Эджби, – сказал Хосе, – они Гонтой интересовались, Гонтой и твоими отношениями с ним.

– Вот те раз! – удивился Кузниц. – Гонтой-то чего интересоваться? Он же из их конторы гэбэшной.

– Ну, во-первых, он из военной разведки, – возразил Хосе, – а это конкурирующая организация, а во-вторых, он уволился из армии после Островов и создал какое-то то ли общество, то ли союз «условно убитых» – они себя мечеными называют. Вот это и интересовало особистов, а точнее, твоя роль во всем этом. У тебя тут микрофонов нет? Я не должен, вообще-то, тебе об этом говорить.

– Ну, спасибо, что сказал, – усмехнулся Кузниц, – я теперь все компрометирующие документы съем – как раз пойти поесть собирался, вот и съем заодно. Ты не пойдешь?

– Давай, – согласился Хосе, – а то я с этим китайцем пообедать не успел. А куда пойдем?

– А у тебя деньги есть? – спросил Кузниц.

– Немного есть, – Хосе встал и надел фуражку.

– Вот и у меня немного, – сказал Кузниц, – поэтому пошли в нашу столовку.

Уже в столовой, подозрительно разглядывая плов в своей тарелке, Хосе вернулся к теме Гонты и «меченых».

– Тебя особисты тоже дернут, не расслабляйся, – сказал он, – их, похоже, «меченые» очень интересуют – заговор они подозревают против власти.

– Какой заговор? – искренне удивился Кузниц.

– Такой, – загадочно ответил Хосе и замолчал. А Кузница это неожиданно разозлило, разозлил весь этот разговор, который завел Хосе, все эти тайны многозначительные. Надоели они ему не только сейчас, а всю жизнь его преследовали эти многозначительные недомолвки, которые так любила власть и за которыми всегда стояла очередная пакость. С Хосе он дружил и знал, что не в его духе было делать таинственные намеки: «идите работайте, мы подумаем». Тем более неприятно было, что он опускается до этих намеков, и обижало.

– Что ты ведешь себя, как сталинский следователь! – Хосе удивленно поднял голову от плова, который после тщательной экспертизы все же счел достойным своего внимания. – Знаешь что, так и скажи, а не знаешь, не хрена строить из себя «секретоносителя».

– Ты что?! – Хосе чуть не подавился.

– А то, что надоели мне эти секреты-оперетты. Я Гонту после Островов и не видел, понятия не имею, где он и что с ним. Я даже Абдула как-то о нем спрашивал, но Абдул тоже ничего не знал или говорить не захотел. А ты вроде меня подозреваешь в чем-то. Расскажи, что эти гэбисты там придумали, если уж начал, – Кузниц выдал всю эту тираду одним духом и даже пожалел Хосе, настолько тот растерялся.

– Да ничего я не знаю, – сказал он и отодвинул тарелку, – все, что знал, я уже рассказал. Думаю, что это Гонта натворил там что-то и они теперь дергают всех, кто его знал. Меня тоже расспрашивали о нем.

– И обо мне? – Кузниц и сам жалел, что начал этот разговор, но остановиться уже не мог, хорошо, что у Хосе хватило ума не обидеться.

– И о тебе, – подтвердил он, – но я дал тебе превосходную характеристику: сказал, что ты отличник боевой и политической подготовки.

– Так оно и есть, – усмехнулся Кузниц, злость на гэбэшное племя, вдруг охватившая его, прошла: Хосе-то тут при чем? – Ты извини, – сказал он, – просто надоело мне все: и служба, и секреты эти идиотские. Подам я, наверно, рапорт, вот завтра с утра и подам.

– Смотри – твое дело. А куда подашься? К Ариелю? – спросил Хосе.

– Ну да, в свободные художники, – не совсем уверенно ответил Кузниц. – Переводов вроде много стало, и семинары, говорят, опять пошли.

После обеда Хосе вернулся на службу – дело у него там еще какое-то оставалось, а Кузниц пошел домой. Он шел и думал, что внезапно пришедшее решение уйти из армии было, пожалуй, правильным. Ничего ему в армии, как говорится, не светило, и, если признаться честно, то любил он армию исключительно за чувство безответственности и принадлежность к некоему замкнутому ордену со своим сводом правил, придававшим членам этого ордена уверенность и ощущение своей избранности, так ценимые в молодости. «Но пора уже и повзрослеть», – сказал он себе и тут впервые обратил внимание на окружающее.

Как раз в этот момент он перешел дорогу от «красного» корпуса Университета и вошел в парк Шевченко. В небольшом этом парке, окружавшем памятник поэту, в такое время, ближе к вечеру, обычно собирались университетские студенты со своим неизменным пивом и звенящими на разные голоса мобилками, да в одном его углу устраивали шахматные турниры «на интерес» городские старики. Однако сейчас не было видно ни тех, ни других, а парк заполнили «меченые». Они сидели на всех скамейках и стояли большими группами на открытом пространстве перед памятником. Больше всего это было похоже на сбор перед каким-то митингом.

Давно, задолго до независимости, у этого памятника собирались местные, как сейчас говорят, национал-патриоты, находившиеся у прежней власти в немилости – тогда их называли просто националистами. Кузница как-то затащил на такой сбор приятель, и обстановка там была очень похожая – люди собирались тесными группками, говорили вполголоса, оглядываясь на оцепивших парк милиционеров и дружинников. И сейчас тоже у выходов из парка стояли полицейские патрули, вооруженные автоматами.

«Интересно, что это тут у них намечается», – подумал он и сначала остановился у входа возле полицейского патруля, а потом пристроился сбоку на одной из скамеек. Сидевшие на скамейке недовольно на него покосились, но не прогнали.

«Меченые» появились в городе уже давно. Как оказалось, не только на Островах оружие стало «стрелять» безвредными лазерными лучами, были и другие случаи: в России, в Афганистане, на Ближнем Востоке. Разными путями они проникали на Украину – у одних были здесь родственники, кто-то хотел пробраться дальше в Европу, другие просто забрели сюда без определенной цели, уходя от своей незавидной судьбы в других местах.

А судьба их и впрямь оказалась печальна. Пятна, оставляемые лучами, нельзя было ничем вывести – они переходили с одной одежды на другую, и человек с такими пятнами на одежде выделялся в любой обстановке. О них стали ходить сплетни самого гнусного толка: говорили, что они заразны, что это живые трупы, зомби, говорили, что они пьют кровь, как вампиры, и воруют детей. Короче говоря, постигла их участь, которая постигает в этом обществе всех, кто чем-либо явно выделяется, – они стали изгоями. Гонимые отовсюду, они затаили злобу на людей, говорили даже, что они объединяются в банды, безжалостно грабят и убивают.

Однако в городе «меченые» вели себя тихо, бродили по улицам, чаще всего в одиночку, сторонясь прохожих, рылись в мусорных баках и, в сущности, мало чем отличались от прочих городских нищих и бродяг. Кроме, пожалуй, одежды – все они были одеты в черную полувоенную форму, которой, по слухам, снабжал их бесплатно какой-то благотворительный фонд.

Как и все горожане, Кузниц обычно их сторонился и в разговоры не вступал, хотя раньше, сразу после Островов, когда он еще носил форму, они с ним как с военным иногда заговаривали, но разговоры все были одинаковые, с жалобами на начальство, родственников и несчастную судьбу. Он бы и сейчас прошел мимо их сборища, но уж больно любопытно было посмотреть, зачем они здесь собрались в таком количестве.

Он закурил и покосился на соседей: рядом с ним сидели трое – двое молодых солдатиков и один дядька в годах, явно сержантского вида; все они были одеты в черное, и на груди у всех была нашита какая-то эмблема – какая, он не рассмотрел. Он хотел было спросить, что это за эмблема, и вообще, узнать, по какому поводу сбор, чтобы потом рассказать карассу, но тут к скамейке подошел «меченый» очень добродушного вида: низенький, толстенький, щекастый, в левой руке он держал сигарету.

– Подкурить можно? – попросил он тонким голоском.

Как филолог Кузниц ненавидел эти недавно появившиеся новообразования: «подкурить», «проплатить». Он встал, протягивая толстяку зажигалку, и хотел было его поправить, но почувствовал огромной силы удар в живот, задохнулся от невыносимой боли, упал на скамейку, с которой вскочили «меченые», и потерял сознание.

Как сказали ему потом в больнице, в него выстрелили в упор из пистолета с глушителем, но пуля прошла наискосок и важных органов не задела. Он все равно умер бы от потери крови, но его спас полицейский из патруля, который вызвал «Скорую». Выйдя из больницы, он пытался разыскать этого полицейского и поблагодарить, но ему сказали, что тот был убит во время переворота.