"Пророчество Черной Исабель" - читать интересную книгу автора (Кинг Сьюзен)

20

Сидя на стене башни, Линдсей наблюдал за Исабель. Она пересекла плоскую, покрытую травой вершину утеса и остановилась у самого края. Неуемные ветры играли ее пышной косой, раздували подол простого, но изящного темно-зеленого платья, привезенного Квентином и Патриком вместе с остальной одеждой. Девушка была похожа на сказочную фею, неведомо как очутившуюся в этом диком месте; подняв гордо посаженную головку, она огляделась, и солнце, уже прошедшее точку зенита, заблестело на ее черной, как вороново крыло, макушке.

Линдсей вспомнил, как мягки и шелковисты на ощупь ее прекрасные волосы, которые он снова расчесывал и заплетал этим утром. Увы, и тогда, и потом, за завтраком, состоявшим из овсяной каши, Исабель все время молчала.

Молчал и Линдсей, он попросту не знал, что сказать. Только после завтрака, когда Линдсей, снова водрузивший на руку своего сокола, повел девушку осматривать пещеры и туннели, затеплился легкий разговор, но он касался только достопримечательностей Эйрд-Крэга, а не человека, для которого утес на долгие годы стал единственным домом.

Ее видимое безразличие стало угнетать Линдсея. Ему не хватало ее жадных расспросов о жизни на утесе, тонких наблюдений и огонька интереса в ее прекрасных глазах. Но разум подсказывал, что без особой необходимости рта лучше не раскрывать.

Более того, Линдсей избегал близко подходить к Исабель и прикасаться к ней. Он предлагал ей руку на подъемах и спусках, но и только. Даже такие краткие прикосновения заставляли его задыхаться от желания. Чтобы держать себя в руках, он старался не встречаться с ней взглядом.

Скоро она навсегда покинет Эйрд-Крэг, так зачем причинять себе лишние страдания?

По-видимому, девушка была того же мнения. Линдсей заметил, что она тоже старается держаться от него подальше: отворачивается, не поднимает глаз, говорит мало, тихо, улыбается и того реже, да и то как-то отстраненно, холодно. Джеймс решил, что в душе она кипит от обиды, ярости и, конечно, разочарования в нем, своем герое.

Если бы Исабель знала, что близящаяся поездка в Стобо страшит его не меньше, чем ее саму! Но он уже не мог, не имел права ничего изменить, и тому было множество причин. Самая главная из них заключалась в том, что другой возможности обеспечить безопасность обеих девушек Джеймс не видел.

Сидевший на его руке сокол негромко заклекотал, пронзительно глядя на хозяина круглыми глазами. Линдсей окинул питомца внимательным взглядом. Птица не проявляла никаких признаков беспокойства. Со вчерашнего дня Гэвин только дважды устроил истерику: один раз, когда проголодался, а потом из-за какого-то пустяка от испуга. Похоже, терпение и ласка опытного сокольничего все же возымели действие; возможно, положительную роль сыграл и ночной сон, и то, что птица, смирившись наконец с потерей свободы, стала привыкать к новому хозяину. Как бы то ни было, у Линдсея стало спокойнее на душе: будущее Гэвина уже не рисовалось ему в таких мрачных красках, как раньше.

Он снова – в который уже раз за этот день! – погладил соколу грудку и спел строчку из ектеньи. Над ними пролетела юркая стайка жаворонков, но окончательно успокоившийся Гэвин, величественно озиравший небо и лес, даже не посмотрел в их сторону.

Линдсей еще раз искренно за него порадовался. Если так пойдет и дальше, скоро можно будет приступить к следующему этапу дрессировки, когда к лапе сокола привязывают длинную бечеву и отпускают его в самостоятельный полет, приучая возвращаться на руку хозяина. А там, глядишь, подживет поврежденное крыло, и Гэвин вновь обретет свободу…

Но для этого его надо лечить хлебом. Квентин и Патрик как раз принесли свежеиспеченный каравай от Элис, надо его подогреть и приложить к больному крылу. И еще одна забота – смятые хвостовые перья Гэвина; их требовалось распрямить, прежде чем пускать птицу в полет. Для обеих процедур нужна помощь Исабель…

Линдсей поднял голову, собираясь позвать девушку, – сейчас, когда сокол успокоился, самое время заняться его лечением, – но едва его взгляд упал на высокую грациозную фигуру в раздуваемом ветром зеленом платье, как мысли о Гэвине вылетели у него из головы. Все заслонило одно страстное желание: бежать вниз, к Исабель, говорить с ней, смеяться, обнимать и ласкать ее хрупкое тело…

Нельзя, нельзя! Сердце Линдсея зашлось от безысходной печали, и он остался сидеть на стене, провожая девушку тоскливым взглядом.

«Помоги мне, господи, помоги, прошу тебя», – повторял он про себя. Ему стало страшно. Неужели он снова полюбил? Нет, не может быть, только не теперь! Но как еще объяснить этот огонь в крови и страстное желание быть рядом с Исабель? О, если бы он мог предвидеть, какой страшной мукой обернется для него похищение прорицательницы из Аберлейди!

Но его чувства уже ничего не значат: дата обмена заложниц назначена, и скоро виновница его страданий навсегда покинет Эйрд-Крэг.

Радуясь солнечному теплу, Исабель протянула к щедрому светилу обе руки и тут же поморщилась от боли: рана в правом предплечье еще давала о себе знать. И все же немного размять и согреть затекшие мышцы было приятно.

Здесь, на вершине парившего над лесом утеса, недоступной даже для поднимавшегося над деревьями тумана, девушка в первый раз в жизни почувствовала себя по-настоящему свободной, и это ощущение захватывало, кружило голову!

Только сейчас она поняла, как тесны были рамки отцовской опеки в Аберлейди. После смерти матери Исабель, по сути, стала затворницей в родном замке. Ей разрешалось его покидать очень редко. По святым дням она отправлялась в сопровождении отца на мессу в Стобо, раз или два в год – на ярмарку вместе с кормилицей, а иногда отец приглашал ее покататься по окрестным холмам. Странно, что такая замкнутая жизнь до сих пор не вызывала у Исабель ни удивления, ни протеста.

У нее совсем не было друзей, очень мало родственников и слуг. Чтобы скоротать время, она много читала (в основном стихи и труды святых отцов), вышивала, вела домашнее хозяйство и, конечно, предсказывала будущее, когда ее просил об этом отец.

Однако, с тех пор как он попал в плен, многое изменилось. Во время ужасной, полной лишений и горя осады Аберлейди Исабель словно очнулась от многолетнего сна и окончательно пробудилась, оказавшись в руках Линдсея. Испытания помогли ей стать самой собой, проявить качества, составлявшие истинную суть ее натуры, о которых она раньше и не подозревала, – неиссякаемую душевную стойкость и жажду свободы. Вот она, судьба: только попав в плен, Исабель поняла, как несвободна была ее жизнь в родном доме.

И вот теперь, когда она ценой таких мук вырвалась из заточенья, Линдсей хочет отослать ее обратно! Только сейчас ее тюремщиком должен был стать не отец, а постылый муж… Но она уже не прежняя покорная Исабель, с готовностью отдававшая свой дар людям, готовым использовать его для своих целей и при этом смотревшим на нее как на слабую женщину, низшее существо, требующее их руководства…

Нет, пророческие видения, за которые каждый раз приходится расплачиваться тяжкими приступами слепоты, нельзя отдавать на потребу корысти. Они должны являться свободно, по милости господа, а не тогда, когда этого требуют другие люди.

Исабель вздохнула – подумать только, если бы англичане не осадили Аберлейди и Джеймс Линдсей не увел ее у них из-под носа, она бы до сих пор не понимала самого главного в жизни и в отсутствие отца, чего доброго, стала бы пешкой в руках пастора Хью и Ральфа Лесли.

Бедный отец… Жив ли он? В последнем видении, которое, к великому удивлению девушки, осталось у нее в памяти, он предстал перед ней изможденным, больным узником. Видение не вызывало сомнений, но относилось ли оно к прошлому, будущему, настоящему или вообще имело символическое значение, – этого Исабель не знала.

Только один человек мог рассказать ей о судьбе отца – сэр Ральф Лесли. Мысль о нем заставила девушку вздрогнуть – встреча с женихом обещала стать новым испытанием. Прорицательница обхватила себя руками и задумчиво оглядела лес, широко раскинувшийся внизу. Залитый не по-осеннему щедрым солнцем, он был красив, как никогда.

У прорицательницы дрогнуло сердце – она не хотела покидать это чудесное место и человека, который ей его показал. Но как же отец? Она должна уйти – ради него и ради Джеймса тоже, ведь он так хотел освободить кузину… Похоже, Маргарет для него важнее, чем она, Исабель…

Девушка покосилась на Линдсея, одиноко сидевшего на стене башни со своей птицей. В темно-коричневой рубашке, с длинной, золотившейся на солнце, раздуваемой ветром гривой, он казался одним из древних обитателей башни, который каким-то чудом воскрес и вновь явился на свет из тьмы веков, – могучий, свободный и прекрасный. И незримо связанный с прошлым…

Она преклонялась перед ним, но он не желал замечать ее чувств. О, как она могла бы его любить, если бы он позволил! По телу девушки пробежала сладостная дрожь – ей вспомнился его восхитительный поцелуй, прогнавший слепоту. Это было настоящее чудо! «Милый, милый Джейми, открой мне свою душу – я исцелю ее раны, поведай мне свои тайны – я буду хранить их, как свои», – мысленно взмолилась Исабель.

Словно услыхав ее безмолвную просьбу, Линдсей поднялся на ноги и призывно махнул ей рукой.

У нее радостно забилось сердце. Подхватив здоровой рукой подол, она поспешила к подножию башни. Быть рядом с ним – уже большое счастье, даже если он холоден и молчалив…

Но Исабель хотелось гораздо большего. В ее душе росла уверенность, что он может дать ей не только счастье и благополучие, о которых мечтает любая женщина, но при этом будет уважать ее свободу. Вот только одно маленькое «но»: он не желает пускать ее в свою жизнь…

Что ж, видно, придется вернуться в заточение. К счастью, до печального путешествия в Уайлдшоу еще есть время, и можно насладиться напоследок желанной свободой.

– Теперь держи путы покрепче, – предупредил Линдсей. – Лучше намотать их на пальцы.

Исабель послушно закрутила тонкие кожаные ремешки вокруг безымянного пальца и мизинца левой руки в охотничьей перчатке и подняла глаза на Линдсея. Он одобрительно кивнул.

Ее движение потревожило Гэвина, который, сидя у нее на руке, посматривал на людей серьезными круглыми глазами, и он закричал, захлопал крыльями.

Исабель поспешно нагнула голову, но было уже поздно: крыло птицы с неожиданной для девушки силой ударило ее по щеке. Джеймс подхватил ее руку, помогая удержать сокола, и стал успокаивать его ласковыми словами.

– Все в порядке, я справлюсь, – заверила девушка, и ее наставник, правда, не без колебания, убрал руку.

– Хорошо, сейчас достану хлеб, и мы займемся больным крылом, – сказал он и принялся рыться в принесенном Квентином и Патриком мешке.

Для проведения лечебных процедур Линдсей выбрал маленькую комнатку на нижнем уровне, служившую кухней (именно в ней накануне вечером Патрик с Квентином приготовили ужин). Светлая благодаря частично обвалившимся стенам, с большим очагом, эта каморка и впрямь подходила для его цели больше других.

Из проломов в стенах шел холодный воздух, но рядом с очагом было тепло и уютно: в нем все еще горели, распространяя резкий запах гари, подожженные Линдсеем торфяные брикеты.

Найдя завернутую в холстину буханку, Линдсей положил ее в пустой железный котел, повесил его над огнем и стал ждать. Когда буханка прогрелась, он вынул ее, аккуратно надрезал и подал духовито пахнущий хлеб девушке со словами:

– Положи хлеб Гэвину на крыло, пожалуйста, а я пока принесу воды, чтобы выпрямить ему хвостовые перья.

– Принеси побольше, тогда я приготовлю ужин, – попросила Исабель. – Элис прислала овсяной муки, луку и вареной курятины.

Линдсей кивнул, взял два котелка и направился к ключу. Присев на большой каменной плите, служившей обитателям башни одновременно и скамьей, и столом, девушка повернула голову и проводила его взглядом. Сквозь пролом в стене было видно, как он пересек двор, вытянул из отверстия в скале ведро на веревке и наполнил котелки водой. Вздохнув, Исабель взялась за лечение сокола.

Хлебный «компресс» опять растревожил Гэвина: он сердито заклекотал, закрутил головой и начал угрожающе поднимать крылья. Девушка стала ласково успокаивать сокола, недоумевая, почему Линдсей не надел на него колпачок, и тут же одернула себя: ослеплять птицу ради собственного удобства жестоко! Но что же делать, ведь одной ей буяна не утихомирить…

Она негромко запела строчку из ектеньи, как это делал Линдсей, повторяя ее снова и снова. Гэвин, похоже, уже начал узнавать мелодию: он уставился на девушку и застыл.

Она опустила взгляд, вспомнив, что хищные птицы терпеть не могут, когда на них смотрят в упор, хотя сами любят поглазеть.

Когда через несколько мгновений Исабель вновь подняла глаза, в дверном проеме стоял Линдсей. Она вспыхнула и замолчала.

– У тебя чудесно получается, – сказал он. – Прошу тебя, продолжай, твое пение действует на Гэвина умиротворяюще.

Смущенная, с пылающими щеками, она вновь затянула ектенью, горец же поставил на огонь один из котелков и надел охотничью перчатку.

– Дай-ка мне сэра Гэвина, – попросил он с улыбкой. – Кажется, ты упомянула об ужине?

От его улыбки у нее опять защемило сердце. Стараясь это скрыть, Исабель торопливо встала, сняла «компресс» с крыла пернатого питомца и протянула руку с птицей Линдсею.

Гэвин, видимо, испуганный резким движением, вскрикнул и вцепился когтями в ее большой палец.

Охнув от боли, Исабель инстинктивно стиснула левую руку в кулак, а второй, раненой, попыталась оторвать от себя когтистую лапу.

Линдсей подскочил к девушке и отбросил от сокола ее правую руку.

– Разожми кулак и стряхни птицу! – воскликнул он, срывая с ее пальцев путы, и до охваченной паникой Исабель наконец дошло, чего он хочет. Разжав кулак, она с силой махнула рукой. Гэвин расправил крылья и, пронзительно крича, устремился вверх, но горец прервал этот бросок к свободе, ловко поймав концы пут.

– Иди сюда, глупая, непослушная птица, – проворчал он, и сокол плавно опустился на его охотничью перчатку, бросая на людей гневные взгляды. Линдсей сел на каменную плиту и жестом пригласил девушку занять место рядом: – А теперь посмотрим, что натворил этот негодник.

Закусив от боли губу, Исабель сняла перчатку и протянула ему руку. Джеймс бережно взял ее и осмотрел. Большой палец покраснел и начал опухать.

– Можешь им двигать? – спросил он.

Исабель попробовала, убедилась, что палец двигается, и кивнула.

– Прекрасно, – продолжал Линдсей, – ты просто в рубашке родились! Соколу ничего не стоит сломать человеку палец даже через перчатку, и его хватка такова, что даже опытный мужчина подчас не в силах разжать ему когти. В подобных случаях единственный выход – подбросить птицу в воздух, чтобы она подумала, будто ее отпускают.

– Но почему он так поступил? Я думала, он уже ручной…

– Гэвин никогда не будет ручным до конца, как кошка или собака, – ответил горец, не выпуская ее руки. – Он – часть дикой природы и останется таким до конца своих дней. Потому-то натаскивание ловчих птиц и требует большого терпения. И еще их нужно уважать. Я знаю, у тебя нет недостатка ни в том, ни в другом, – поспешно добавил он, – но соколы, даже самые умные, – очень нервные, легко возбудимые существа, как все ловчие птицы.

Исабель кивнула и строго посмотрела на провинившегося питомца, нахохлившегося на руке хозяина:

– Ах ты, гадкий мальчишка! Как ты посмел так себя вести?

– Увы, не стоит ждать от него слишком многого, – улыбнулся Линдсей. – Для соколов такие выходки в порядке вещей.

Отпустив наконец ее руку, он прошел к очагу, взял с полки чашу, налил в нее воды из оставшегося на полу котелка и подал девушке со словами:

– Опусти сюда палец, будет меньше болеть.

Последовав его совету, Исабель вздохнула с облегчением: боль начала утихать. Между тем Линдсей, повесив над огнем котелок с водой, бросил в него овсяную муку, луковицу и вареную курицу.

– Но разве мы не договорились, что ужин готовлю я? – спросила Исабель.

– У тебя теперь обе руки вышли из строя, а я просто умираю от голода, – усмехнулся он. – Не волнуйся, за годы жизни в лесу я научился сносно готовить, правда, без особых изысков. Так что скоро мы сядем за стол, если ты не против сытной, но простой еды.

– Куда уж проще! – хихикнула девушка – Ты ведь даже не разрезал курицу.

– А как иначе, если у меня только одна свободная рука? – улыбнулся Линдсей. Взяв с полки длинную палку, он помешал в котелке, расплескав немного варева через край, а потом принес к очагу несколько булыжников округлой формы – в углу каморки лежала целая груда таких камней.

– Что ты собираешься с ними делать? – с любопытством спросила девушка.

– Нагрею и положу в подземный пруд. Я же обещал тебе теплую ванну, не забыла? – Он посмотрел на нее, и на его губах снова заиграла улыбка. – Не каждая женщина умеет так стойко сносить боль, как ты, Исабель. Должен же я хоть чем-то тебя порадовать, правда?

Его забота тронула Исабель до глубины души.

– Спасибо, – поблагодарила девушка и опустила глаза, чтобы он не увидел набежавших на них слез.

Линдсей кивнул и заглянул во второй котелок.

– А вот теперь мне понадобится твоя помощь, – сказал он. – Вода уже закипает.

Исабель отставила чашу, в которой держала пораненный палец, и спросила:

– А зачем тебе кипяток?

– Чтобы сварить суп из Гэвина, – мрачно ответил горец и, увидев округлившиеся от изумления и ужаса глаза девушки, с усмешкой добавил: – Шучу, не пугайся. На самом деле я буду выпрямлять его хвостовые перья, а ты мне поможешь.

Он перелил кипяток в глубокую деревянную чашу и поставил ее на каменную плиту возле Исабель, а сам сел по другую сторону, так что чаша оказалась между ним и девушкой.

Потом он свободной рукой погладил птицу по спинке, тихо и ласково уговаривая ее не волноваться, и поднял глаза на Исабель.

– Взгляни на его хвостовые перья, – негромко, чтобы не потревожить сокола, проговорил он. – Видишь, средние свернуты на сторону? Если обмакнуть их в кипяток, они распрямятся.

– А это не опасно? – с сомнением спросила девушка. – Вдруг он вырвется и упадет в кипяток?

– Риск, конечно, есть, – ответил горец, ухмыляясь, как человек, давно привыкший к риску и даже любящий его. – Но ведь мы можем проделать это вдвоем. Я подержу Гэвина, а ты обмакнешь в воду перья.

Скорчив недовольную гримаску, Исабель тем не менее опробовала свои силы: пошевелила пострадавшим пальцем, потом вытянула обе руки – правая, конечно, еще болела, но благодаря нескольким дням покоя уже не так сильно, как раньше, – и решительно произнесла:

– Я готова!

Линдсей поднес сокола к самой чаше, поглаживая его и уговаривая расправить хвост.

– Видишь шесть серых полосок на хвостовых перьях? – шепнул он девушке. – У взрослых птиц их по семь, так что наш Гэвин, похоже, встал на крыло только этой весной. Ты ведь еще совсем юнец, да, Гэвин?

– Он и правда ведет себя как капризный ребенок, – проворчала девушка.

– Пора, Исабель! – скомандовал Джеймс, накрывая спинку птицы своей широкой ладонью.

Его помощница немедленно ухватилась за мягкий на ощупь длинный хвост и опустила его в кипяток.

Что тут началось! Возмущенный самоуправством людей сокол закричал, забился, как безумный, и хотя через несколько мгновений неприятная процедура закончилась, его негодование грозило перерасти в очередной истерический припадок. Линдсей отвел руку с птицей от чаши, достал из мешочка у пояса кусочек мяса – Исабель заметила, что это была вчерашняя крольчатина, – и положил на перчатку. Гэвин сразу успокоился и стал клевать.

– Ах, каким красивым стал теперь твой хвост, птичка, – заметил Джеймс. – Как замечательно будут трепетать на ветру твои перья, когда ты поднимешься высоко-высоко в небо…

И он запел строчку из ектеньи, повторяя ее снова и снова, – бесконечную и однообразную, но прекрасную песню.

Исабель прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Голос Джеймса, звучный, богатый, обтекал ее, обволакивал и умиротворял, заставляя забыть сомнения, страхи, печали…

Внезапно, поддавшись неясному ей самой порыву, она подняла голову и тоже затянула ектенью. Ее нежный голосок, поначалу слабый, немного фальшивый, постепенно стал звучать уверенно и даже красиво, мягко оттеняя сочный голос горца.

Сколько времени это продолжалось, Исабель не знала; Линдсей закончил пение так же неожиданно, как и начал. Девушка тоже замолчала, стараясь сберечь в памяти отзвук его чудесного голоса, проникавшего, казалось, в самое сердце.

– Исабель, – негромко сказал Джеймс в наступившей тишине, – боюсь, у нас горит овсянка.