"Цыганское гадание" - читать интересную книгу автора (Кинг Сьюзен)

Часть X

Уильям вошел в кибитку, низко пригнувшись, чтобы не задеть головой занавеску, прикрывающую вход. Он слышал, как сзади снова заиграла музыка и как Джон Фо крикнул что-то своим людям, возможно, что праздник продолжается. Он слышал и шаги Тамсин, которая вошла в кибитку за ним следом.

Нона Фо жестом пригласила его пройти. Бабушка Тамсин показалась Уильяму очень старой, высохшей от старости, маленького роста. Ее кожа была темного, почти коричневого цвета и вся покрыта морщинами, как высушенное яблоко. На плечи Ноны была накинута полосатая шаль, на голове – блеклый платок. Монисты из золотых и серебряных монет поблескивали на ее груди. Но глаза ее блестели, как черный янтарь, и в глубине этих глаз светилась мудрость.

Старушка подтолкнула Уильяма к скамье, стоящей у противоположной стены узкого фургона.

Кибитка, как успел заметить Уильям, представляла собой длинную телегу, поверх которой был натянут тент. Она чем-то напоминала карету, в каких отправляются путешествовать знатные женщины. Дубовые балки поддерживали парусиновое покрывало над головой. Места внутри было совсем мало, кругом стояли, лежали или висели предметы быта – подушки, скамьи, корзины. В жаровне, что находилась на полу, тлели угли. Воздух внутри был тяжелым, наполненным дымом. Предполагалось, наверное, что дым будет уходить через отверстие в парусиновом тенте, но он стелился по полу. С низкого потолка свисала всевозможная одежда, и именно она наполняла внутреннее пространство кибитки уютом.

Уильям остановился у жаровни, и Нона что-то быстро начала говорить ему на своем языке. Мужчина озадаченно посмотрел на Тамсин.

– Она говорит, чтобы ты садился, – пояснила девушка.

– Она сказала гораздо больше, – прошептал он. – Переведи, что именно она сказала, если не трудно.

Он с опаской наблюдал за старой женщиной, пока она говорила, время от времени помахивая рукой в его сторону.

– Хорошо. Она говорит: «Садись, садись, садись, раненый, истекающий кровью шотландец, спасший мою внучку от воров и убийц, которые промышляют при свете луны», – перевела Тамсин. – Она говорит, что не боится вида крови, покажи ей свою окровавленную руку, она не испугается. Еще говорит, что она женщина, а не хилое существо, какими бывают только мужчины.

– Спасибо, – протянул Уильям.

Глаза Тамсин искрились смехом. Она повторила:

– Садись.

Уильям опустился на скамью. Проходя мимо, девушка споткнулась о его сапог. Она вздрогнула, ее щеки побледнели. В этот момент бабушка обратилась к ней с каким-то вопросом, и Тамсин ответила, покачивая головой.

– Ты повредила ногу, когда упала в вереск, – заметил Уильям.

– Простой ушиб. Заживет. А вот ты можешь истечь кровью до смерти.

– Разве только по вине вашего слишком цветистого языка. Я уже разрезал рукав, чтобы дело шло побыстрее. – Он осторожно вытащил руку из разрезанного рукава. По руке текла кровь, ладонь была вся красная.

– Айа, – произнесла Нона и проворно повернулась, чтобы достать ткань для перевязки.

Тамсин посмотрела на руку Уильяма и покачала головой.

– Теперь вижу, что рана действительно серьезная, – прошептала она. – Я не должна была подшучивать над тобой.

Тамсин повернулась, чтобы поговорить с бабушкой, но Нона уже подошла к Уильяму и осторожно прижала свернутый кусок материи к ране. Руку пронзила острая боль. Он задержал дыхание. Ткань тут же стала красной от крови. Потом Нона с силой схватилась пальцами за руку и сдавила рану. Из глаз Уильяма посыпались искры. Он протяжно вздохнул, чтобы не потерять сознание. Нона снова заговорила с Тамсин.

– Пули в руке нет, – перевела девушка. – Она прошла навылет. Похоже, кровь очистила рану.

– Хорошо, – заметил он. – Думаю, если бы пуля застряла в руке, твоя бабушка вытащила бы ее голыми руками. Ее прикосновения незабываемы.

Нона стукнула костяшками пальцев по его нагрудным доспехам и что-то сердито пробормотала. Уильям вопросительно посмотрел на Тамсин.

– Она говорит, чтобы ты снял свою стальную рубашку и дублет.

Мужчина кивнул и для начала стащил с головы шлем, пригладив рукой темные пряди волос. Нона возилась с его раненой рукой, другой он принялся неловко расстегивать крючок на плече. Тамсин протянула правую руку, чтобы помочь ему. Левую она, как обычно, прятала, держа ее на талии.

– Тут пригодились бы обе руки, – заметил Уильям. – Твоя левая рука все еще болит?

– Я уже говорила, она не повреждена. Просто… она не годится для тонкой работы, – нашлась девушка.

Уильям кивнул и сосредоточился на крючках, удерживающих металлические детали доспехов. С помощью Тамсин он наконец справился с наплечными крючками и снял сначала нагрудник, а потом ту часть доспехов, что закрывала спину.

Нона отошла за чем-то, и Уильяму пришлось самому зажимать рану тампоном. Тамсин опустилась рядом с ним на колени. Тонкими пальцами все той же правой руки она принялась расстегивать длинный ряд крючков и петель, стягивающих края кожаного дублета, который Уильям носил под доспехами. Он вспомнил, как совсем недавно делал то же самое для девушки. Предоставив ей возможность самой справляться с застежками, Уилл откинулся назад, чувствуя, как по его телу разливается восхитительное ощущение, которое могут подарить только женские руки.

Тамсин наклонилась ниже, и Уильям ощутил едва уловимый аромат. Так пахнет вереск, когда колышется на ветру.

Девушка продолжала сражаться с крючками, тихо вздыхая время от времени. Он видел ее густые черные ресницы, опущенные веки наполовину скрывали чистые зеленые озера ее глаз. В вырезе сорочки он мог видеть изящные изгибы ее шеи и плеч, мягкие округлости ее грудей. Внезапное острое желание пронзило его, захватив врасплох. Уильям тяжело сглотнул и задержал дыхание.

– Кстати, – проговорил он, стараясь отвлечься, – как это дед с бабкой называют тебя? Чалли?

– Чалаи, – прошептала она. – Это означает «звезда». Бабушка и дедушка никогда не называют меня моим шотландским именем Томасин, которое отец дал мне в честь своего отца, Томаса Армстронга из Мертон Ригг.

– Звезда, – тихо повторил Уильям. Он сразу понял, почему Тамсин получила такое имя. – Оно подходит тебе. Твои глаза…

В этот момент он почувствовал слабость, перед глазами поплыли черные круги. Все вокруг подернулось мутной дымкой. Он слегка тряхнул головой и привалился спиной и плечами к низкой деревянной стенке фургона. Тамсин нахмурилась.

– Уильям Скотт? Уилл?

Он видел ее как будто во сне. Ее зеленые, прозрачные глаза напоминали ему озерную траву, колышущуюся под слоем воды. Он никогда раньше не видел таких удивительных глаз. Вдруг все поплыло у него перед глазами.

– Уильям, – встревоженно окликнула его Тамсин.

Мужчина пошевелился, попытался ответить, но во всем теле ощущалась такая тяжесть, словно он тонул в этом озере, окруженный водяными растениями.

– Ты побледнел. Стал белым, как луна, – проговорила Тамсин.

Нона передала ей чашку, и девушка поднесла ее к губам Уильяма.

– Пей.

Он отхлебнул немного вина, подслащенного медом. Тамсин наблюдала за ним, держа руку на его плече. Спустя несколько секунд сознание его прояснилось. Девушка помогла ему снять дублет.

– Крепко зажми рану, – приказала она.

Тамсин стянула с него льняную рубашку, ухватившись за нее обеими руками. Уильям обратил внимание, что, если Тамсин и делала что-то левой рукой, она всегда держала ее сжатой в кулак. Сейчас на руках девушки не было перчаток, и мужчина заметил, что тыльная сторона ее левой руки была совсем узкой.

Тамсин отложила рубашку в сторону и опустилась на скамью рядом с Уильямом. Спиной он ощущал прохладу ночного воздуха, а груди и рукам было горячо от жаровни.

– Ты потерял много крови, – заметила Тамсин. – Приляг. – Она мягко, почти без усилия коснулась его груди, заставляя лечь. Прикосновение ее ладони обожгло его кожу; он послушно откинулся на груду подушек.

В нескольких футах от скамьи Нона пальцем помешивала содержимое маленького глиняного горшочка. Усмехнувшись, она что-то сказала внучке, потом подошла к скамье и села по другую сторону от Уильяма.

– Что она сказала? – поинтересовался он.

– Она считает тебя красивым мужчиной. Почти как цыганские мужчины, которые хорошо известны своей привлекательностью.

Нона снова что-то сказала. Тамсин ответила, а потом повернулась к Уильяму:

– Бабушка говорит, что наложит на твою рану целебную мазь, рана заживет, но останется шрам. Она говорит, твоей жене это понравится. Мужчины выглядят лучше, если их тело украшают шрамы. Значит, мужчина храбрый. Так говорит бабушка.

– У меня нет жены. Зато шрамов уже больше, чем достаточно.

– Я говорила ей. Эти, похоже, остались от страшных ран, – мягко проговорила Тамсин.

Она дотронулась до шрама на его подбородке и длинного блестящего рубца, пересекающего плечо спереди. Ее нежные прикосновения были ему удивительно приятны.

– Игры с мечом в детском возрасте, – пояснил Уильям.

– Надеюсь, с тех пор ты стал опытнее, – заметила девушка.

– Да уж, – подтвердил он, засмеявшись.

Нона щелкнула языком, прикладывая к ране смоченную водой ткань, и что-то сказала.

– Она говорит, что я не должна дотрагиваться до тебя, – объяснила Тамсин. – И еще она говорит, что твои рубцы – это маленький недостаток. – Широко раскрытые глаза девушки смотрели серьезно. – Некоторые мужчины имеют гораздо более крупные недостатки, поверь мне. Гордись своей красотой и совершенством своего тела.

Каким-то непостижимым образом он догадался, что последние слова она добавила от себя, ее бабушка этого не говорила.

Нона наложила на рану мазь, заполнив ею дыру, и сжала ее края. У Уильяма вырвался глухой стон, когда женщина принялась туго бинтовать его руку тонкими полосками материи. Она быстро соорудила перевязь, уложила в нее раненую руку, а потом обтерла кровь с его руки.

– Спасибо, мадам, – отчетливо, чтобы Нона сумела его понять, поблагодарил он, приподнявшись на скамье.

Она бесцеремонно пихнула его в грудь, укладывая на подушки.

– Не стоит благодарить меня, приграничный manus, – ответила Нона и одарила его беззубой, но очаровательной улыбкой.

Брови Уильяма удивленно полезли вверх.

– Она немного знает английский и, когда хочет, пользуется им, – пояснила Тамсин и взяла в руки его кожаный дублет. – Мой дедушка может заштопать дыру на рукаве. Это отличная вещь. Испанская, я думаю, судя по крою и этим валикам на плечах.

– Да. Я купил его в Эдинбурге у портного, которому испанский купец привозит ткани и кожи.

Нона наклонилась вперед и пальцем постучала по коже дублета, издав при этом какие-то восклицания на своем языке. Было совершенно очевидно, что она восхищена качеством дуб лета.

– Она любит хорошие вещи, – сказала Тамсин.

– Я пришлю ей что-нибудь в подарок, в знак благодарности, – отозвался Уильям. – Что ей больше нравится: шелка или драгоценности? Испанская кожа? Я в долгу у твоей бабушки за то, что она занималась моей рукой.

– Ей мог бы понравиться любой подарок, Уильям Скотт. Но ты угодишь ей больше, если пришлешь что-нибудь блестящее.

– Тогда я пришлю несколько драгоценных безделушек и кусок шелка.

– Только не красного цвета, – быстро проговорила Тамсин. – Она никогда не носит красное.

– Но красный цвет был бы ей очень к лицу. – Уильям посмотрел на девушку и шепотом добавил: – Как и тебе.

Про себя же он подумал: «Более чем к лицу! Она была бы фантастически красива в красном. Даже красноватый свет жаровни добавлял пламя на ее щеки и заставлял сиять ее глаза».

– Я тоже никогда не надеваю одежду красного цвета, – сказала Тамсин, – потому что этот цвет любила моя мать. В знак скорби мы не носим одежду ее любимого цвета.

– Соболезную. Она скончалась недавно?

– В тот день, когда я родилась.

Уильям, ошеломленный, взглянул на девушку.

– Что, это случилось двадцать лет назад?

Тамсин смутилась. По щекам разлился жаркий румянец.

– Даже больше, – наконец ответила она. – Такой у ромал обычай. Мы всегда помним о тех, кого любили и потеряли, – объяснила девушка. – Имя моей матери никогда не должно произноситься вслух. Даже если другой человек носит такое же имя, мы никогда не называем его этим именем. Семья умершего никогда не ест его любимую пищу, любимые песни умершего никогда не поются. Моя бабушка не носит красную одежду, я тоже. А мой дедушка больше не ест мед, потому что мед очень любила его дочь. Ты можешь подумать, что это странный обычай, но цыгане так выражают свою скорбь.

– Я понимаю, – приглушенным тоном произнес Уильям. И еще тише проговорил: – Я понимаю.

Он отвернулся, думая о своем отце и о собственном отвращении к арканам и петлям, о том, как при виде дуба на него накатывают воспоминания, хорошие и печальные. Он думал о том, как улыбка его собственной дочери могла временами до такой степени напоминать Джен, что он не выдерживал и отворачивался.

– Цыгане любят со всей страстью, – добавила Тамсин, будто стремилась защитить традиции народа, к которому принадлежала ее мать. – Они не так легко отпускают своих мертвых. Если они любят кого-то, то всю жизнь.

– Это самый лучший способ любить, – согласился он. Ее слова глубоко тронули его сердце, вновь всколыхнув боль от потери отца, а потом и Дженни Гамильтон. – Никто не забывает своих любимых, красавица, – сказал он наконец.

– Мне повезло, – произнесла Тамсин. – Я потеряла только одного человека, свою мать, но я не успела даже узнать ее.

– Действительно повезло, – прошептал он. – Скажи мне, а что бы ты хотела для себя, Тамсин-цыганка? Нона получит безделушки и шелк. А что может порадовать тебя? Тебе я тоже многим обязан.

– Мне ты ничего не должен. Ты спас мою жизнь в замке Масгрейва. – Она машинально коснулась едва заметных следов от веревки, которые остались на горле у основания шеи. При виде этих отметин Уильям вновь испытал гнев.

– Как бы то ни было, я всегда оплачивал свои долги. Что ты хочешь?

– Единственное, что мне нужно от тебя, – это свобода.

– Но именно этого я и не могу тебе дать.

– Можешь, – прошептала она. – Никто не будет знать об этом, кроме нас с тобой. Ты можешь поехать в Рукхоуп и сказать Масгрейву, что потерял меня.

– Но я не хочу терять тебя, – тихо сказал он. – Я дал слово, что буду присматривать за тобой, и я сдержу его.

Тамсин молча смотрела на него своими кристально чистыми зелеными глазами. Под ее взглядом Уильям испытал странное чувство тревоги, по спине пробежал холодок.

Нона села рядом с ним, пока он говорил. Она взяла его правую руку в свою, повернула ладонью вверх и, касаясь кончиками пальцев его кожи, стала водить желтоватым ногтем по линиям на его раскрытой ладони. Потом она тихо заговорила:

– Она говорит, тебя ждет удача, – перевела Тамсин.

– Конечно. Удача, длинная жизнь и богатство, – пожал он плечами.

Брови девушки сошлись на переносице. Было очевидно, что ей не понравился его ответ.

– Моя бабушка никогда не лжет за серебро, как некоторые, возможно, думают. Она видит твою жизнь, записанную у тебя на руке. Она видит твое прошлое и будущее, она видит все, что творится у тебя в голове и в сердце.

– А ты сама видела все это, когда смотрела на мою руку? – спросил он.

Тамсин смутилась.

– Там было темно, – отрывисто произнесла она. – Но если бы я взглянула снова, тогда я прочитала бы твою жизнь.

– Мне нравится иметь секреты, – приглушенно сказал Уильям.

– То, что ты действительно желаешь скрыть, нам не откроется.

– Я однажды читал о хиромантии, – сказал мужчина. – Итальянский трактат. Он был в библиотеке короля Джеймса. В Европе хиромантия считается скорее наукой, чем гаданием. Многие европейские врачи пользуются ею, а также френологией. Это помогает им лучше понять пациентов.

– Мудрые люди, – отметила Тамсин, а потом кивнула Ноне, когда та что-то сказала. – Бабушка говорит, в юношестве ты пережил трагедию и после этого был окружен роскошью и имел власть; ты и сейчас богат. Она говорит, ты до сих пор ощущаешь сожаление и одиночество, чувствуешь себя покинутым.

Нона говорила, а Тамсин, когда бабушка делала паузы, переводила.

– Она говорит, ты потерял двоих, которых любил. Родителя. И любимую. Она говорит… сейчас ты сам отец.

Девушка вопросительно посмотрела на Уильяма.

– Это правда, – хрипло подтвердил он.

Тамсин вскинула голову, с любопытством глядя на мужчину, но ничего не спросила, а он не захотел объяснять.

Снова заговорила Нона. Тамсин внимательно слушала. Вдруг ее брови слегка шевельнулись.

– Бабушка говорит, – начала она, – что видит большую любовь. Любовь, которая захватит тебя целиком, станет частью твоей жизни. Она говорит, ты знаешь эту женщину. – Девушка опустила ресницы и отвернулась. – Ты должен добиться ее, иначе никогда не будешь по-настоящему счастлив.

Уильям быстро выдернул свою ладонь из рук Ноны. Хотя он сильно сомневался, что пылкая, настоящая любовь еще когда-нибудь посетит его в этой жизни, он не знал, как пожилая женщина узнала другие подробности его жизни. Дальше он слушать не желал. Ему нравились его секреты, и он хотел иметь личную жизнь, скрытую от посторонних глаз.

– Скажи ей, что подарю ей монету за ее фокусы.

– Бабушка не показывает фокусы, – огрызнулась Тамсин. – Она не обезьянка и не медведь. Ты сам сказал, что хиромантия – это наука. Человеку не обязательно получать образование в университете, чтобы владеть ею, – сказала Тамсин и, держа в руках его дублет, направилась к выходу из кибитки.

Нона, очевидно, чтобы компенсировать резкость внучки, улыбнулась Уильяму, пошла вслед за девушкой и встала рядом с ней. Они тихо переговаривались между собой, и Тамсин временами отрицательно покачивала головой.

Уильям встал и пошатнулся, почувствовав легкое головокружение. Голова его упиралась в низкий парусиновый потолок кибитки.

– Красавица, – позвал он, – верни мой дублет, пожалуйста, и подготовься. Мы должны ехать в Рукхоуп.

Она даже не обернулась.

– Ты останешься, – ответила Тамсин. – Тебе нужен отдых. А утром, когда сможешь отправиться в путь, поедешь. Без меня.

Тамсин снова заговорила о чем-то с Ноной, которая повернулась и направилась широкими шагами к Уильяму, бормоча что-то по-цыгански. Приблизившись, она ткнула его в грудь. Мужчина сел. Нона удовлетворенно кивнула. Она указывала на подушки до тех пор, пока он не сдался и не откинулся на них, позволив себе немного расслабиться.

– Бабушка говорит, ты будешь спать здесь, потому что ты наш гость, – пояснила девушка. – Сама Нона и ее муж лягут под звездами, чтобы добрый джентльмен мог как следует отдохнуть в их постели.

– Я не могу занять их постель, – проговорил он, снова принимая сидячее положение. При этом он покачнулся, почувствовав слабость. Уильям отметил про себя, что ему, видимо, действительно следует немного отдохнуть. – Скажи бабушке, что я могу поспать на земле, под фургоном.

– Я не могу сказать ей это! Там сплю я!

Нона снова что-то сказала.

– Она говорит, ты должен закрыть глаза. Бабушка хочет осмотреть мою ногу.

Уильям подчинился. Он откинулся на подушки и закрыл глаза. Мужчина слышал бормотание, слышал, как Тамсин охнула и как Нона отругала ее, а потом наступила тишина. Подумав, что женщины закончили, он открыл глаза.

Тамсин стояла спиной к нему. Ее юбка была высоко задрана с одного бока, обнажая левую ногу, чуть согнутую в колене. Огромный багровый синяк растекался по ее бедру. Нона мазала его той же мазью, что и рану Уильяма, только делала это с гораздо большей осторожностью.

Уильям быстро опустил веки. Эта длинная точеная ножка с ярким пятном синяка, расползшегося по мягким, плавным изгибам, так и стояла перед его глазами. Кровь забурлила у него в жилах, заставив плоть ощутить прилив страсти. Вдруг до его ушей донеслось тревожное жужжание множества голосов. Уильям открыл глаза. Тамсин уже опустила юбку и стояла, повернувшись к дверному проему. Он сел, заслышав дробный стук лошадиных копыт. Нона и внучка выглянули наружу, приглушенно переговариваясь друг с другом.

– Айа! – воскликнула вдруг Нона и, всплеснув руками, начала что-то быстро-быстро говорить Тамсин. В следующее мгновение она наклонилась и достала из большой корзины сверток одежды.

– Что это? – спросил Уильям.

Тамсин повернулась к нему.

– Артур Масгрейв! – прошипела она. – Он и трое других мужчин только что прискакали в лагерь.

Он схватил свою рубашку и поспешно направился к девушке.

– Дай мой дублет!

«К черту отдых!» – подумал Уильям. Ему нужно добраться до своей лошади и своего оружия, которое было приторочено к седлу. Если Артур Масгрейв увидит его здесь, могут начаться неприятности. Но Уильям мог увести всадников из лагеря. Цыгане помогли ему, когда он нуждался в помощи, и теперь он не хотел, чтобы из-за него начались проблемы. Сейчас он отвлечет внимание Масгрейва от цыган, а позже вернется за Тамсин.

Нона вручила сверток Уильяму, что-то настойчиво говоря при этом. Он взял его, озадаченный, и посмотрел на Тамсин.

– Она говорит, ты должен надеть это и остаться здесь!

– Нет. Я должен ехать. – Он натянул рубашку, стараясь подавить стон, когда просовывал руку в рукав, потом взял из ее рук дублет и попытался сделать с ним тоже самое, но тут вмешалась Нона. Она с силой отпихнула его.

– Какого черта ей нужно? – возмутился Уильям.

Он надел дублет, задержав дыхание, чтобы не застонать, и взялся за шлем. Потом он одной рукой поднял стальной нагрудник, но тут Нона звонко шлепнула по доспехам, разразившись бурной речью. Звуки лошадиных подков и крики мужчин приближались, становились громче.

– Пожалуйста, Уильям Скотт, послушайся ее, – взмолилась Тамсин. Она подошла к мужчине и потянула за нагрудник, который он пытался пристегнуть. – Бабушка говорит, ты должен спрятаться здесь, пока эти люди не уедут. Мы не скажем им, что ты у нас.

– Спрятаться? Где? Не говори глупости.

– Сделай, как она говорит. Иначе ты доставишь массу неприятностей нашему табору. Эти люди ищут тебя! Они пытались тебя убить!

– Я не буду прятаться от этих негодяев!

– Если кто-нибудь окажется убитым в этом лагере или где-то неподалеку, обвинят в этом нас, ромал. И мы будем наказаны! Положи это!

Уильям замер. Тамсин тянула нагрудник вниз, мешая застегнуть доспехи. Кроме того, он ощущал некоторую растерянность. Мужчина просто не мог ничего поделать с двумя разъяренными женщинами, которые делали все, чтобы остановить его.

– Что тебя так беспокоит? – спросил он наконец у Тамсин.

– Цыган вешают просто так, ни за что, только потому, что они цыгане. Ты отлично это знаешь!

– Я не позволю вешать, – обронил он, продолжив возиться с застежкой.

– А если случится что-либо нехорошее во время свадьбы моей кузины, на ее женитьбе будет лежать проклятие! Невесте и жениху всю жизнь будет сопутствовать неудача.

– Чепуха, – твердо сказал Уильям. – Я отвлеку этих всадников, уведу их подальше от табора, и они никому, кроме меня, не причинят вреда. Но я сумею обхитрить их. – Он повернулся, чтобы приподнять дверную занавеску и добавил: – А потом я вернусь за тобой.

Нона схватила его за руку. Он едва не взвыл от боли. Женщина что-то быстро пробормотала на своем языке, размахивая перед его носом стопкой одежды, которую до сих пор не выпускала из рук.

– Пожалуйста, – снова попросила Тамсин. – Пожалуйста, Уильям Скотт. Ты не понимаешь… это очень плохо.

– Почему? – спросил он почти беззвучно, пытаясь одновременно унять и боль, и отцепить от себя старуху, которая цепко держала его за руку, не давая выйти из кибитки.

– Не выходи. Если все-таки что-нибудь случится, обвинят меня. Я этого не вынесу. Я… злой рок. Цыгане этого табора считают, что я приношу несчастье, – тихо сказала девушка. – Некоторые верят, что неудачи постигают их, когда я рядом.

– Почему? – снова поинтересовался он. – Потому что ты наполовину шотландка?

Девушка отрицательно покачала головой, сжимая левую руку в кулак и пряча ее за спину.

– Пожалуйста, – еще раз попросила она, – просто пережди здесь. Позволь моему деду и другим цыганам отправить непрошеных гостей восвояси. – Тамсин взглянула на него, ее зеленые глаза были похожи на два лесных озера.

Уильям увидел в них такую неожиданную мольбу, что его сердце дрогнуло.

– Что с тобой, красавица? – ласково спросил он. – Почему ты так взволнована?

Она снова качнула головой и быстро, умоляюще проговорила:

– Прошу тебя, Уильям Скотт… ты сказал, что обязан мне жизнью и готов отблагодарить за это. Ты избавишься от долга, если останешься здесь.

Уильям вздохнул и взял узелок с одеждой из рук Ноны.