"Мастер поцелуев" - читать интересную книгу автора (Дейли Джанет)

Глава 4

Том Ролинз провел мальчика по ранчо и бегло рассказал ему об обязанностях ковбоя. В первый день Сокол едва успел осмотреть ранчо, на второй день он начал задавать вопросы.

– Кому принадлежит вся эта скотина? – он указал на стадо, где на бедре у каждого животного было клеймо с летящим ястребом.

Коровы жевали сено, которое несколько ковбоев сбрасывали с тележки.

– Они принадлежат мистеру Фолкнеру, – ответил Ролинз.

Подтверждение того, что стадо действительно принадлежит его отцу, вызвало второй вопрос.

– Все приходят к тебе, Том, чтобы узнать, что нужно делать. Ты отдаешь приказы. Почему не он, если все эти животные принадлежат ему?

– Потому что он нанял меня, чтобы я следил за ними. Иными словами, я замещаю здесь мистера Фолкнера.

В это время Ролинза окликнули, и разговор был окончен. Но Сокол уже понял, что Том Ролинз – очень важный человек, гораздо более уважаемый, чем все прочие на ранчо.

На третий день, когда они были снова на ранчо, Ролинз послал Сокола домой с поручением.

– Скажи Вере, что днем я уезжаю в город по делам, пусть приготовит лeнч к половине двенадцатого.

Когда Сокол поднялся на высокое крыльцо, он услышал голоса, доносившиеся из гостиной. Один из голосов мальчик узнал сразу – говорила жена Ролинза. Но только сейчас она говорила почтительно и неторопливо. Второй голос – тоже женский – звучал чисто и мягко, как голос птицы, и Соколу захотелось взглянуть на его обладательницу.

Женщины говорили так громко, что разговор, очевидно, заглушил звук открывшейся входной двери, а потому ни Вера, ни ее собеседница не заметили Сокола, застывшего на пороге гостиной. А он во все глаза глядел на удивительную женщину, сидевшую на длинном диване. Она была стройной, тонкой и гибкой, ее руки двигались плавно и грациозно, как ветви ивы на ветру. Ее светло-русые, как шкурка новорожденного олененка, волосы отброшены назад с лица и падали на плечи длинными шелковистыми волнами. Лицо, гладкое и светлое, сияло каким-то золотистым светом, а губы были алыми, как Красные Скалы. Она была одета в белый просторный свитер грубой вязки с высоким воротником, закрывающим шею, и – что вообще было самым удивительным – мужские брюки. Сокола настолько изумила эта белая женщина, что он едва обратил внимание на высокого мальчика, который сидел рядом с ней.

– Муж убежден, что в Фениксе скоро начнется новый земельный бум, – говорила женщина. – Можешь себе представить? Летом это место сущий ад, хотя признаю: зимой там – просто рай небесный. Как бы то ни было, он поговаривает о том, чтобы купить в городе землю… может быть, даже построить дом и проводить зимы в Фениксе. Говорит, что на этой неделе поедет в город, чтобы разузнать все получше.

Ее зубы казались такими белыми, а губы такими алыми, что Сокол не мог оторвать взгляда от этого рта.

– Неужели он решится? – спросила Вера Ролинз.

– Думаю, да. Это ранчо всегда было нашим домом, но ты знаешь, как уныло и одиноко бывает здесь зимой – снег иногда отрезает от всего мира на несколько дней, и никаких развлечений. А в Фениксе мы могли бы завести знакомых, сходить куда-нибудь пообедать и потанцевать.

Лицо ее осветилось улыбкой, которая мгновенно погасла, когда она наконец заметила Сокола, стоящего в дверях. Губы женщины сжались, их мягкий изгиб превратился в жесткую линию.

Эта внезапная перемена в лице собеседницы заставила Веру Ролинз обернуться. Глаза ее недобро блеснули, когда она увидела Сокола.

– Сколько раз я говорила тебе, не появляйся здесь, как из воздуха! Все вынюхиваешь, все подслушиваешь?!

Когда Вера Ролинз не успевала услышать, как он приближается – а так оно обычно и бывало, – она обвиняла его в том, что он следит за ней.

– Это и есть тот осиротевший полукровка, которого вы с Томом взяли на воспитание? – спросила Кэтрин.

– Да, это он, – казалось, Веру смутило это признание.

– Подойди поближе. Я хочу посмотреть на тебя, – женщина жестом велела Соколу приблизиться.

И хотя Сокол подчинился приказу, он почувствовал, как переменилась атмосфера в комнате, словно запахло грозой и перед ним засверкали невидимые сполохи молний. Он остановился перед женщиной, глядя в ее карие, отливавшие золотом глаза. Издали Соколу казалось, что они светятся теплым солнечным светом, но отсюда, с близкого расстояния он увидел в глазах женщины гневные молнии. Пристальный оценивающий взгляд словно обжигал его.

Когда Сокол вдохнул, он ощутил аромат, исходящий от женщины.

– Вы пахнете, как лужайка в горах, где растут дикие цветы, – благоговейно пробормотал он.

– Как тебя зовут? – спросила она, пропустив мимо ушей его комплимент.

– Сокол.

Женщина скривилась от неудовольствия, и тогда он сообщил ей свое имя полностью, чтобы она не смотрела на него так:

– Джим Белый Сокол.

– Кто дал тебе это имя? – спросила она требовательно.

– Я сам. – Сокол мог бы объяснить ей, как это было на самом деле, но женщина не дала ему такой возможности.

– У тебя есть еще какое-нибудь имя?

– Да, – кивнул Сокол.

– Какое?

Он заколебался. Возможно, если он сообщит свое тайное имя и тем самым даст ей власть над собой, то она перестанет поджимать губы и солнечный свет опять вернется в ее глаза.

– Тот-Кто-Должен-Идти-Двумя-Путями.

– Но ты зовешься Соколом, – подвела она итог, не оценив его откровенности. – А меня зовут Кэтрин Фолкнер. Мой муж – владелец этого ранчо. Ты знаешь это?

Сокол покачал головой. Он не знал, что эта женщина – первая жена его отца.

– Ты знаешь, что означает фамилия «Фолкнер»? – спросила она.

Он опять покачал головой:

– Нет.

– Она означает «тот, кто тренирует соколов или ястребов». Забавное совпадение! А ты как думаешь? – Ее голос звенел от напряжения. Она вовсе не ожидала, что Сокол ответит на вопрос, и повернулась к мальчику, сидевшему рядом. – А это мой сын Чэд Фолкнер.

Сокол увидел, как посветлел ее взгляд, а выражение лица стало мягким и теплым, полным гордости, когда женщина посмотрела на своего сына. Как ему хотелось, чтобы она так же взглянула и на него!

Сокол внимательнее посмотрел на своего сводного брата. Он был старше Сокола года на четыре и на несколько дюймов выше. Волосы – темнее, чем у матери, каштановые, но глаза – такие же карие, как и у нее. Рядом с ним сидела маленькая Кэрол, держа на коленях книжку-раскраску. Чэд Фолкнер изучал Сокола с любопытством. Разговор матери с миссис Ролинз, по-видимому, мало интересовал его.

– Здравствуй, – проговорил он с притворным безразличием. – Что ты здесь делаешь?

Этот вопрос напомнил Соколу о поручении, с которым его послали в дом.

– Он… сказал, что собирается днем ехать в город и просил приготовить для него лeнч к половине двенадцатого.

– Кто сказал? – переспросила Вера и, нагнувшись к Кэтрин Фолкнер, объяснила: – Каких трудов мне стоит заставить его, говоря о людях, называть их по имени. – Затем вновь обратилась к Соколу: – Ты хочешь сказать «мистер Ролинз»?

– Да, это просил передать вам мистер Ролинз.

Уголком глаза Сокол видел, как жена его отца поглядела на плоские золотые часики.

– Если тебе надо готовить лeнч, Вера, то мы, пожалуй, пойдем.

Она встала и направилась к двери, старательно обходя Сокола.

– Не уходите, – запротестовала Кэрол, когда с коленей у нее забрали книжку-раскраску. – Я еще не успела закончить раскрашивать для Чэда эту картинку.

– Принесешь ее к нам домой после обеда. – Чэд снисходительно погладил девочку по золотой головке. – Может быть, тогда вместе слепим снеговика.

– Правда? – Лицо девочки вспыхнуло от радости.

– Чэд, ты ее так балуешь! – притворно вздохнула Вера, но Сокол понял, что миссис Ролинз очень этому рада.

Сокол смотрел, как жена его отца надевала тяжелую парку с меховым воротником и слушал ее мягкий голос, когда она благодарила хозяйку и прощалась с ней. Затем хлопнула входная дверь, гости ушли. И только запах, оставшийся в прихожей, напоминал об этой необыкновенной женщине, жене его отца.

Дважды за неделю Сокол видел отца. Всякий раз тот расспрашивал мальчика, как живется на новом месте и не надо ли ему чего-нибудь. Сокол смотрел в голубые глаза и понимал, что отец и не ждет от него ответов на свои вопросы. И он ничего не говорил о том, как ему одиноко здесь, среди чужих людей.

А вскоре он впервые пошел в школу, в которой учились дети белых людей. Он проснулся рано утром и был готов задолго до того, как настала пора отправляться на занятия. Сокол с тревогой ждал этого дня. Что ждет его в новой школе? Будут ли учителя бить линейкой по рукам, если услышат, как кто-нибудь заговорил на языке навахо? О своих новых товарищах по школе он старался не думать.

Уже одетый, с зачесанными назад волосами, он стоял на кухне у окна и ждал с кажущимся бесстрастным спокойствием, пока Вера расчешет золотые волосы маленькой Кэрол и завяжет на них банты. Сегодня Том Ролинз отвезет их в школу сам. А потом они будут ездить туда на автобусе.

– Сокол, ты запаришься здесь в своем пальто. – Ролинз сидел за кухонным столом и допивал кофе. – Почему бы тебе не выйти на улицу и не подождать? – предложил он. – Кэрол скоро будет готова.

Сокол с готовностью принял это предложение и, почти беззвучно ступая, вышел из дома. Морозный воздух покалывал лицо, и при каждом выдохе изо рта мальчика вырывалось белое облачко. Сокол посмотрел в сторону большого белого дома, видневшегося за деревьями. Там жил его отец. И тут он увидел отца. Фолкнер вышел из дома и направился к машине, стоящей у крыльца. Отец был одет необычно. Сегодня на нем было длинное темное пальто, полы которого развевались на ветру, и темные брюки. И Сокол вдруг почувствовал себя маленьким, слабым и одиноким.

Он сорвался с места и со всех ног побежал к отцу, подгоняемый непонятным страхом.

– Ты поедешь с нами в школу? – мальчик с надеждой смотрел на отца.

– Нет. Я еду в Феникс… по делам. И как раз собирался зайти к Тому, чтобы попрощаться с тобой.

Он избегал глядеть Соколу в глаза и рассматривал ключи от автомобиля, которые держал в руке.

Страх пробежал холодком по спине мальчика. Неужели отец бросит его здесь совсем одного!

– Когда ты вернешься?

– Должно быть, не слишком скоро. Попытайся понять, Сокол. Мне надо уехать. Я не могу больше здесь оставаться, потому что меня постоянно преследует мысль, что она по-прежнему ждет меня. Здесь слишком многое напоминает о ней… Мне нужно сменить обстановку. Я вернусь, я ведь и прежде уезжал, не так ли?

Но на этот раз все было по-другому. Его отец был единственным, кто мог защитить и поддержать в этом чужом, переменчивом мире. Но мальчик не знал, как сказать об этом отцу, и лишь молча смотрел на него.

– У тебя теперь будет много дел – и в школе надо учиться, и Тому помогать. Ты даже не заметишь, что я уехал.

Сокол услышал легкие шаги за спиной и оглянулся. Это была Кэтрин, жена его отца. Женщина с неприязнью взглянула на Сокола, холодное выражение в ее глазах растаяло, когда она перевела взгляд на мужа.

– Ты ведь сказал, что должен спешить, – недоуменно проговорила она.

– Уже еду.

Мужчина взглянул на Сокола и направился к машине, потом обернулся и проговорил:

– Успеха тебе, парень, в твой первый школьный день. – Затем глянул на женщину. – До свидания, Кэтрин.

– Не забудь позвонить, – напомнила она с улыбкой.

Вместо ответа отец помахал ей рукой и сел за руль.

– Сокол! – послышался издали оклик Тома Ролинза.

Мальчик встрепенулся и побежал к нему.

Ходить в новую школу оказалось для Сокола мучением. Мальчика определили в младший класс, где он оказался самым старшим. Сокол держался в стороне от одноклассников. Ученики дразнили новенького немилосердно.

Хотя Сокол и понимал уже, что он – другой, не такой, как окружающие, насмешки больно задевали его. Учился он прилежно не потому, что хотел отличиться – это было не в обычае Людей. Он учился потому, что знание ценно само по себе.

Отец отсутствовал целый месяц. За это время в дом к Ролинзам несколько раз приходила Кэтрин, но Сокол не видел ее – в это время он был в школе. Но он знал, что она побывала здесь, потому что в те дни, когда Кэтрин появлялась в доме, после нее оставался еле уловимый запах диких цветов.

Сокол увидел отца, когда шел к конюшням. Он бросился к его машине безо всякой опаски. Как когда-то, когда отец приезжал в его родной хоган, он устремился навстречу отцу с радостью и нетерпением.

– Ты приехал! – Лицо мальчика освежила беззаботная улыбка.

– Я ведь говорил тебе, что я вернусь, – с грубоватой лаской пробормотал отец. Он протянул руку куда-то в глубь машины и извлек пакет в яркой упаковке. – Я тут привез тебе кое-что.

Сокол тут же раскрыл пакет. Внутри оказалась клетчатая рубашка – такая же, как те, что носили ковбои на ранчо.

– Я вижу, она тебе нравится? – спросил отец, довольно наблюдая за мальчиком.

– Раздаешь подарки? – с вызовом спросила первая жена отца, приближаясь к ним. Следом за ней шел Чэд Фолкнер.

Сокол ни разу не видел его после первой встречи. Чэд учился и жил в привилегированной школе-интернате для мальчиков – так слышал Сокол.

– Здравствуй, Кэтрин. Здравствуй, Чэд. – Глаза его не лучились гордостью, когда он пожал руку своему старшему. – Отлично, что ты приехал домой на уик-энд, Чэд.

– Так точно, сэр, – решительный кивок, казалось, вполне соответствовал расправленным плечам и искусственно прямой выправке мальчика.

– Что ты привез Чэду? – Кэтрин повторила вопрос, на который ранее не получила ответа.

– Ничего, – смущенно сказал Фолкнер. – У Чэда и так все есть. Разве что птичьего молока не хватает.

– Ты хочешь сказать, что привез подарок этому индейскому мальчишке, а сына оставил с пустыми руками? – голос Кэтрин был ледяным.

– Именно так. Не продолжить ли нам этот разговор чуть позже, если у тебя еще будет желание? Я порядком устал.

Лицо женщины смягчилось.

– Конечно, устал, дорогой. Чэд, пойди-ка в дом и налей отцу стаканчик виски, – она взяла мужа за руку и повела к дому. – Не беспокойся о багаже. Я пришлю кого-нибудь за ним.

Соколу казалось, что наступившая зима никогда не закончится. Но, какой бы она долгой ни была, она прошла, и наступила весна. Все это время Сокол редко видел отца, так как тот большую часть времени проводил в городе. Правда, всякий раз перед тем, как он уезжал, он разыскивал Сокола и разговаривал с ним. И всегда они встречались наедине.

А когда отец возвращался из поездки, то привозил Соколу подарок: то новенький блестящий карманный нож, то кожаный ремень или еще что-нибудь.

К тому времени, когда школа закрылась на лето, мальчик узнал значения таких слов, как «ублюдок» или «бастард», «любовница» и «незаконнорожденный ребенок». А невольно присутствуя при разговорах ковбоев, Сокол узнал еще и то, что эти люди с презрением относятся к большинству индейцев.

Оскорбительные реплики детей, рассуждения ковбоев привели его к осознанию того, что отец стыдится… стыдится, что Сокол рожден «не на той стороне одеяла», и что мать мальчика была «индейской скво». И теперь он понял, почему отец встречается с ним всегда так, чтобы никто их не видел.

С приходом лета Сокол все больше времени проводил с ковбоями. Они постепенно привыкли к нему и стали брать его повсюду с собой. Их отношение к Соколу изменилось, они уже не смотрели на него как на чужака. Они многому научили Сокола. Мальчик с благодарностью воспринимал их советы и подсказки, жадно обучался тому, что умели и знали ковбои. Он не раз поражал их своими способностями, данными ему природой.

В начале июня на ранчо вернулся Чэд, чтобы провести дома каникулы. В первые несколько дней после его приезда обстоятельства сложились так, что Сокол редко видел сводного брата. Но вот однажды под вечер, когда он только что закончил чистить стойла, в конюшню вошел Чэд.

– Ты не видел моего отца? – Чэд последовал за Соколом к водному гидранту, стоявшему около поилки для лошадей в коррале. – Мы с ним собиралась сегодня проехаться верхом.

– Нет. – Сокол повернул вентиль и пригнулся, чтобы напиться воды, бьющей из крана в желоб поилки.

– Наверное, он скоро придет сюда, – бросил Чэд и поставил носок ботинка на нижнюю перекладину ограды корраля.

Утолив жажду, Сокол закрыл гидрант и посмотрел на Чэда. Конечно же, ему хотелось получше узнать своего сводного брата. А потому он не спешил уходить. Чэд, в свою очередь, искоса глянул в его сторону, а затем обвел взглядом конюшню.

– В один прекрасный день все это будет моим, – объявил он, затем посмотрел на Сокола и вдруг выпалил: – А я знаю, кто ты.

И принялся изучать сводного брата со спокойным любопытством.

– Я слышал, как моя мать говорила о тебе.

– Что она сказала? – не утерпел и спросил Сокол.

Он испытывал непреодолимое чувство восхищения этой женщиной. Ему нравилось в ней все: красивое лицо, завораживающий голос, ее жесты, походка и… аромат. Ее всегда окутывал волшебный аромат, который пьянил Сокола.

Однако Чэд не собирался отвечать на его вопрос.

– Твоя мать действительно была навахо?

– Да, – Сокол не сумел прочитать на лице Чэда ни капли презрения. Видимо, того действительно интересовали экзотические подробности происхождения невесть откуда взявшегося сводного брата.

– Ты когда-нибудь бывал на церемониях навахо? – поинтересовался Чэд.

– Да.

– Джесс Ханкс, мой школьный товарищ, говорит, что они могут держать во рту гремучих змей.

– Хопи делают это во время танца змей, – объяснил Сокол.

– И у змей есть жало?

– Иногда, – равнодушно сказал Сокол, пожав плечами, тем самым давая понять, что это не так уж и интересно.

– А это правда, – спросил Чэд, отворачиваясь, – что твоя мать была шлюхой и что она спала с любым, с кем приказывал мой отец?

При этом оскорблении в глазах Сокола засверкало пламя.

– Она была его второй женой. Она ни с кем не спала, кроме него.

Чэд рассмеялся.

– Второй женой! У мужчины может быть только одна жена. И мой отец женат на моей матери. Если твоя мать спала с ним, значит, она была шлюхой.

Гнев, бушевавший в Соколе, лишил его осторожности. Теперь не имело значения, что Чэд старше, выше и сильнее его, и даже то, что тот – его сводный брат. Он бросился на Чэда, опрокинув его наземь. Сокол бил Чэда руками и ногами, но тот скоро как-то вывернулся из-под Сокола и заломил ему руку за спину. Потом Чэд ткнул сводного брата лицом в грязь.

– Сдаешься? – хриплым задыхающимся голосом спросил он.

Когда побежденный ничего не ответил, Чэд заломил руку еще сильнее.

– Сдаешься?

Сокол сжал зубы, чтобы не вскрикнуть от боли, и попытался вырваться.

В этот момент раздался резкий окрик отца:

– Что здесь происходит?

Чэд ослабил хватку. В следующее мгновение он стоял уже в стороне, а Сокол оказался свободен. Отец помог встать Соколу, а затем смахнул грязь с его щек.

– Ты не пострадал, парень?

Сокол, уставившись в землю и не поднимая на отца глаз, отрицательно покачал головой.

– Иди домой, Чэд, – приказал отец.

– Но мы собирались поехать вместе покататься, – запротестовал Чэд.

– Я сказал, иди домой.

– Это не я начал. Он – первый.

– Мне нет дела до того, кто начал! Я хочу, чтобы ты отправился домой! – сказал отец и строго посмотрел на Чэда.

Скривив губы, Чэд неохотно повиновался.

– Сокол, из-за чего началась драка? – сурово спросил отец, когда Чэд ушел.

Сокол поднял голову и изучающе посмотрел на него бесстрастными голубыми глазами.

– Ты был женат на моей матери?

Лицо отца помрачнело.

– Да, мы были женаты по обычаю Людей.

– Но не по обычаю белых?

– Нет.

– Почему ты так поступил?

– Потому что я любил твою мать, а, следовательно, уважал ее обычаи.

– Но по обычаю белых людей она не была твоей женой.

– Белый Шалфей была женой в моем сердце, – настойчиво произнес отец.

– Тогда почему ты не женился на ней по обычаям белых людей? – не смягчался Сокол.

– Если бы я женился на ней, этот чуждый ей мир она поневоле должна была считать своим домом. Посмотри вокруг, Сокол. Твоя мать не была бы счастлива здесь.

Сокол понимал, что в этом отец прав. Этот вопрос был решен и как бы уложен на нужное место где-то в тайниках сознания. Теперь же ему предстояло выяснить другое.

– Я твой сын. Почему я не живу в твоем доме?

– Это невозможно, – сказал отец, покачав головой.

– Ребята в школе часто дразнят меня, издеваются над тем, что я – наполовину индеец.

– Для тебя было бы еще тяжелее, если бы ты жил в моем доме, – устало объяснил отец.

– Потому что тогда они стали бы звать меня ублюдком, – предположил Сокол. В последнее слово он не вложил совершенно никакого чувства.

– Да. Теперь ты тоже понимаешь, почему я не хочу, чтобы ты нес на себе этот груз?

– Тебя беспокоит, что люди будут думать обо мне, или что они будут думать о тебе? – спросил мальчик, обнаружив мудрость, не свойственную его годам.

Отец побледнел и виноватым тоном начал объяснять сыну:

– Попытайся понять, Сокол. Это дело касается многих людей, не только тебя и меня. Я должен подумать также о Кэтрин и Чэде. Я обеспечил тебе хороший дом. Ты получишь самое лучшее образование. Придет время, когда ты примешь участие в моем бизнесе.

Сокол молча смотрел на него бесстрастными голубыми глазами, затем медленно повернулся и пошел прочь. Один. Одинокий. Ему о многом надо было подумать.

В день празднования Дня Независимости на ранчо «Летящий ястреб» устроили свое собственное родео и скачки. Ковбои соревновались в том, кто быстрее и точнее заарканит скотину, кто больше продержится без седла на спине необъезженной лошади. Небольшое состязание было устроено даже для детей ковбоев – кто быстрее подоит козу. И наконец гвоздь программы – скачки.

Когда Сокол выехал на своем гнедом пони на стартовую линию и присоединился к толпе других всадников, говор зрителей на мгновение стих. Большинству ковбоев приходилось время от времени наблюдать, насколько этот рожденный в степи пони хорош в беге, он как будто летел над землей. И все же они не могли не заметить еще одного мальчика, сына владельца ранчо, сидевшего на лоснящейся длинноногой гнедой кобыле. Обычно Чэд Фолкнер выигрывал скачки. На первое место никто, кроме него, и не претендовал. Борьба пойдет за то, кто займет второе и третье места.

Возле стартовой линии встала Кэтрин Фолкнер с пистолетом в руке. Теперь все взгляды были устремлены на нее. Ближе всех зрителей к Соколу находился Лютер Уилкокс, один из ковбоев ранчо. Он внимательно рассматривал пони, на котором сидел Сокол, и вдруг сказал:

– Хорошая у тебя лошадь, но тебе не победить той гнедой кобылы, что у Чэда.

– Его лошадь быстрее, – согласился Сокол. – Но я езжу лучше.

Прозвучал выстрел, и лошади рванулись вперед. Им предстояло проскакать милю до одиноко стоявшего тополя, обогнуть его и вернуться назад к месту старта.

Сокол с самого начала вырвался вперед, но затем позволил гнедой кобыле догнать и обогнать его. Тщательно выбирая маршрут, он избегал неровных мест, которые замедлили бег лошади Чэда. Вместо того, чтобы пересечь русло высохшего ручья, спустившись по пологому склону, он направил свою лошадь туда, где берега сходились, образуя довольно узкую щель с отвесными краями. Пони, легко преодолев овраг, оказался впереди всех, но быстроногая кобыла опять настигала его сзади, затем вновь отстала возле пересохшего ручья.

Когда же они пересекали финишную черту, пони Сокола был впереди на полкорпуса. Тяжелый топот скачущих лошадей оглушил Сокола, и он почти не слышал нерешительных и редких аплодисментов зрителей.

Разгоряченный и оживленный своей победой, он натянул поводья и, переведя пони на легкий галоп, направился обратно к финишу за призом. Обиженное выражение на потемневшем, как туча, лице его сводного брата мало тревожило Сокола. Он увидел, что отец стоит впереди толпы зрителей, и на лице его играет легкая гордая улыбка.

Но, как ни странно, мальчику было мало одобрения отца. Ему хотелось, чтобы его победу оценила и признала стройная, грациозная женщина – Кэтрин Фолкнер, которая должна была вручить победителю ленту и денежный приз. Его голубые глаза сияли, когда он подскакал к ней. Он ждал не приза, а похвалы этой женщины.

Сокол остановил своего поджарого пони возле Кэтрин и тут увидел маленькую Кэрол, стоящую рядом с ней. Прошло несколько долгих томительных секунд прежде, чем Кэтрин Фолкнер подняла голову, чтобы взглянуть на мальчика. Сердце замерло в груди Сокола, когда он различил в ее глазах ледяной гнев и ненависть. Победная улыбка мгновенно исчезла с его губ. Разгоряченный скачкой гнедой танцевал под ним, а Сокол продолжал с упрямой гордостью смотреть на женщину, отказываясь смириться с тем, что у него хотят отнять признание, принадлежащее ему по праву.

– Ты смошенничал, – она произнесла это обвинение тихим, хриплым голосом, дрожащим от едва сдерживаемой ярости.

Оскорбление обожгло Сокола как хлыст. В глазах потемнело от боли, и он словно ослеп на миг.

– Ты победил только потому, что уклонился от трассы скачек, – прошипела Кэтрин.

Кто-то высокий приблизился к женщине и встал рядом с златокудрой девочкой, руку которой сжимала женщина. Сокол не сразу понял, кто это, потому что все его внимание было устремлено на Кэтрин.

– Он победил честно, – проговорил подошедший. Это был отец. Он тоже говорил тихо, чтобы никто из зрителей не мог их услышать. – Кэтрин, тебе не следует на глазах у всех выказывать такое пристрастие к Чэду.

Кэтрин все еще держала в руках голубую ленту и конверт. С вымученной улыбкой она повернулась к маленькой девочке.

– Кэрол, на этот раз ты можешь вручить награду.

Отец нагнулся и приподнял девочку так, чтобы она смогла дотянуться до Сокола и наградить его за победу. Но когда мальчик протянул руку, чтобы взять у нее ленту и конверт, Кэрол отдернула призы назад, обернулась через плечо и бросила на Фолкнера нахмуренный взгляд.

– Но я хотела отдать их Чэду, – запротестовала она. – Победить должен был он.

– Да, должен был, – согласился Фолкнер. – Но на этот раз голубую ленту завоевал Сокол. А красную можешь отдать Чэду.

Девочка с неохотой отдала Соколу призы. Отступничество Кэрол не удивило мальчика. Он давно заметил, что когда Чэд приезжал домой из частной школы, то время от времени снисходил до того, чтобы удостоить вниманием дочь управляющего ранчо, а она отвечала ему на эти незначительные жесты внимания восторженным обожанием.

Получив приз, Сокол отпустил удила и едва заметным толчком ноги направил коня рысью к конюшням. Там уже толпились почти все ковбои со своими лошадьми. Когда он подъехал к ним и спешился, чтобы расседлать своего скакуна, разговоры стихли. И вдруг он услышал:

– Хорошая работа.

– Дьявольские были скачки, Сокол.

Сокол не промолвил в ответ ни единого слова, пряча разочарование под маской стоического безразличия.

Чуть позже все собрались на лужайке перед низким, нескладным главным домом, где готовилось барбекю. Сокол тоже пошел вместе со всеми, но присоединился к группе рабочих ранчо, расположившихся на самом краю лужайки. Сокол просто сидел вместе с ними, не делая ничего, чтобы привлечь к себе внимание компании. Его взгляд часто устремлялся к первой жене отца – она оживленно беседовала, весело смеялась.

Тарелки опустели, вновь наполнились и вновь опустели прежде, чем собравшиеся на лужайке почувствовали, что не могут съесть больше ни кусочка. Тогда взрослые расселись на траве небольшими группками, попивая виски и пиво, а дети затеяли озорные шумные игры – все, за исключением Сокола, который одиноко сидел в тени под деревом и наблюдал за всеми.

– Сокол!

Он оглянулся. К нему опрометью бежала Кэрол. Она подбежала к Соколу и остановилась, задыхаясь от быстрого бега. Тугие золотые локоны растрепались, лицо разрумянилось. Она была очаровательна, как маленький цветок гвоздики или золотая куколка, и Сокол улыбнулся.

– Сокол, ты на самом деле индеец? – спросила она, склонив головку набок.

– Да, наполовину, – признался Сокол.

Глаза девочки расширились то ли от любопытства, то ли от страха.

– А ты снимаешь с людей скальпы? – пролепетала она.

По лицу Сокола пробежала озорная усмешка.

– Только с маленьких девочек с белокурыми волосами, – поддразнил он Кэрол и шагнул к ней с шутливой угрозой.

Резко развернувшись, она опрометью побежала, пронзительно крича:

– Чэд! Чэд!

И когда тот появился, бросилась ему на руки.

– Он собирается снять с меня скальп! – кричала Кэрол. – Чэд, не дай ему схватить меня!

– Все в порядке, голубушка, – успокоил ее мальчик и бросил на Сокола свирепый взгляд. – Я не дам ему обидеть тебя.

Сокол молча наблюдал, как его сводный брат повернулся и пошел, унося на руках девочку.

Поздно ночью, когда все уже спали, Сокол выскользнул из дома, оседлал своего пони и поскакал на север. Полная луна освещала его путь, заливая землю серебряным светом. Не раз и не два он пришпоривал лошадь, почувствовав присутствие духов, странствующих в ночной мгле.

Перед рассветом он благополучно добрался до хогана дяди своей матери. Там он провел три дня, а затем приехал отец, чтобы забрать мальчика обратно. И Сокол не слишком горевал, покидая хоган Кривой Ноги. Почти год, проведенный вдали от родных мест, заметно изменил его. Пища в доме дяди казалась ему скудной. Соколу не хватало также душа перед сном и чистой смены одежды на каждый день.

И он без сожаления вернулся в мир белых людей.