"Мастер поцелуев" - читать интересную книгу автора (Дейли Джанет)

Глава 16

Сокол, сидевший за покером, оторвал взгляд от карт и посмотрел в угол комнаты, где пара пожилых рабочих беседовали с Бобби Черным Псом. Старый индеец развлекал их рассказами о своей жизни в Голливуде – о фильмах, в которых он снимался, и о кинозвездах, с которыми был знаком. Все это время он пытался обменивать то, что имел, на глоток виски, но никто не пожелал с ним меняться, и поэтому он до сих пор был трезв.

– Ты и вправду играл во всех этих картинах с Джоном Уэйном, как говоришь? – спросил Билл Шорт, скептически поглядывая на Бобби Черного Пса.

– Он всегда настаивал на том, чтобы на роль индейца приглашали меня, – кивнул Бобби.

Грязного розового одеяла на нем уже не было, как и красного пера. Вместо изодранной рубахи и штанов на нем красовались яркая клетчатая ковбойка и голубые джинсы «Леви». В новой одежде Бобби выглядел особенно изможденным и тощим.

– Я звал его Дюком – Герцогом, а он меня Кроубейтом – Клячей, – сказал он.

– Ты действительно играл в «Она носила желтую ленту»? Я видел эту киношку четыре раза и что-то не могу там тебя припомнить.

Второй ковбой, ухмыляясь, обменялся с Биллом Шортом взглядами.

– Единственный индеец, которого я там видел, был мертв.

– Это был я! – объяснил Бобби, щеря в улыбке желтые зубы. – Вот почему я был таким хорошим индейцем – я всегда был мертвым. Именно поэтому Герцог звал меня Клячей, потому что я всегда валялся в пыли, как дохлая лошадь, – он засмеялся, и все слушатели присоединились к его хохоту.

– Сокол, что будешь делать? – Санчес, мексиканец, вновь привлек внимание своего партнера к картам. – Дэн только что поднял ставку. Ты остаешься в игре?

Сокол взглянул на свои карты. Ничего хорошего ему не светило. Шансы только на то, что удастся сблефовать. В прошлом он это частенько проделывал, но сейчас ему было не до игры. Его охватил более мощный азарт. Непреодолимое желание махнуть на все рукой и поддаться чувству, которое полностью завладело им после минувшей ночи. Оно сокрушило его обычное самообладание, и Сокол уже не думал о том, как далеко может завести его собственное безрассудство и каковы будут последствия. Ланна! И только она. Все остальное – неважно.

И Сокол, отказавшись от карточной борьбы, внезапно встал из-за стола.

– Я выхожу из игры.

Его охватило страшное нетерпение, хотелось не идти, а бежать, но он пересилил себя и неторопливым шагом покинул комнату. Оказавшись на воздухе, Сокол ненадолго задержался под навесом у входа в барак, давая глазам привыкнуть к ночной темноте. На другом конце двора за рощицей светились окна главного дома. Сокол не мог оторвать глаз от этих огоньков. Его бросило в жар, казалось, что по жилам бежал огонь. Он шагнул в сторону и… замер на месте, когда рядом из темноты послышался голос:

– Вижу, тебя достал весь этот дым? – осведомился Лютер Уилкокс с преувеличенной небрежностью. – Я тоже не выдержал, вышел подышать свежим воздухом. Все легкие прокоптились табаком.

Послышался глухой звук – передние ножки стула, на котором сидел, раскачиваясь, Лютер, со стуком опустились на землю.

Сокола охватило дикое раздражение. Почему он сразу не заметил, что рядом сидит Лютер? Ответ мог быть только один, но от него досада на себя не уменьшалась. Сокол понимал: он лишился обычной чуткости и зоркости из-за того, что перед глазами постоянно стоит образ Ланны – тихая красота ее лица и спокойных карих глаз.

С показной беспечностью он повернулся к ковбою, продолжавшему раскачиваться на стуле. С годами Лютер раздался в ширину, волосы на голове серебрились, как мех гризли. Им с Соколом нередко доводилось перебрасываться словом-другим, но за непринужденностью беседы всегда скрывалась настороженность. И так долгие годы. Это они – Лютер и Билл Шорт – держали Сокола за руки, когда Том Ролинз избивал его. Сокол никогда этого не забывал. Оба ковбоя знали это и держались с Соколом очень осторожно, какими бы благополучными ни казались с виду их отношения с незаконным сыном Фолкнера.

– Да, мне тоже захотелось глотнуть воздуха. – Сокол принял оправдание, предложенное Лютером, и, пройдя мимо старого ковбоя, прислонился плечом к оконной раме.

Это была удобная позиция. Сокол одновременно мог видеть, что происходит в бараке для рабочих, наблюдать за своим собеседником и поглядывать на дом вдали. Лютер с видимым усилием передвинулся вместе со стулом и развернулся лицом к Соколу. Да, старость – пора несладкая. Все тело ломит после тяжких дневных трудов.

– Надо тебе уходить на покой, Лютер. Ты становишься слишком стар для этой работы, – проговорил Сокол.

Он скорее констатировал факт, нежели выражал интерес к здоровью старика.

– На покой? Черта с два! Я собираюсь оставаться ковбоем до тех пор, пока не умру, или пока меня не скрючит. А если даже и скрючит, ну что ж, меня можно будет просто привязывать к седлу. Я и не думаю уходить на покой. Это все равно что откинуть копыта.

Долго он будет болтать? Сокола охватило нетерпение, хотя он ничем этого не показал. Из барака послышался взрыв хохота.

– Тебе бы стоило пойти к ребятам, Лютер, послушать Бобби Черного Пса. Он в лучшие свои годы снимался во всех этих фильмах, ну, ты сам знаешь.

Присутствие индейца на ранчо было еще одной занозой, не дававшей Соколу покоя. Он ни минуты не сомневался, что у Чэда были какие-то свои особые причины пригласить Бобби. Это только Ланна могла верить, что он сделал это по доброте душевной.

– Да я не слишком часто ходил в кино. Терпеть его не могу. – Лютер откашлялся и сплюнул. – Сегодня вечером после ужина этот индеец пытался продать мне телескоп, который таскает с собой. Это даже не телескоп, а такая штуковина, чтобы разглядывать девчонок. Смотришь в нее, а там – картинка голой бабы. – Он хмыкнул и перевел на Сокола блеснувшие в темноте глаза. – У новой подруги Чэда такие лицо и фигура, что мужчине невольно приходят в голову всякие мысли, не так ли?

– Я ее не слишком хорошо разглядел, – сказал Сокол, а мысленно поправил себя: «Не так хорошо, как хотелось бы!» – Чэд, кажется, не очень-то стремится знакомить ее со всеми подряд, – добавил он.

Это простое упоминание о Ланне заставило Сокола опять устремить голодный взгляд на главный дом.

– А Кэтрин сегодня вечером не играет на пианино, – заметил Лютер. – Уж что-что, а играть она умеет. Просто берет человека за душу.

– Да, пианистка она очень хорошая, – согласился Сокол.

– Прошлой ночью она, должно быть, крепко тебя зачаровала. Ведь было почти уже утро, когда ты вернулся.

– А ты что, Лютер, отмечаешь, когда я ухожу и прихожу? – небрежно осведомился Сокол, но холодный взгляд, который он бросил на старого ковбоя, был резким и пристальным.

Лютер замялся, сморщив губы.

– Нет, – покачал он головой. – Я не следил за тобой. – Его обветренное и обожженное солнцем лицо казалось печальным. – Я знаю, что ты все равно не станешь слушать никаких моих советов. Но ты, парень, сам напрашиваешься на большие неприятности. Ты и так уже пережил больше, чем надо. Отступись, парень, пока еще можешь.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – Сокол не переменил своей расслабленной позы.

– Поступай, как сам знаешь, – пожал плечами ковбой.

– Ты устал, Лютер. Уже поздно. Тебе давно надо быть в постели. Почему бы тебе не отправиться на боковую? – предложил Сокол.

– Нет, посижу здесь еще немного. Мне теперь не особенно спится. Когда становишься стар, то телу уже не требуется так много сна, как прежде.

Сокол чертыхнулся про себя. Бросив последний взгляд на манящие огни большого дома за деревьями, он выпрямился и сказал:

– А я пойду еще немного поиграю. Доброй ночи, Лютер.

– Спокойной ночи.

И Сокол, распахнув дверь, шагнул в дымную комнату.

На следующий день солнце клонилось уже к закату, когда Сокол въехал на двор ранчо, разгоряченный, грязный и усталый. День выдался тяжелый, а накануне ночью он почти не спал. Ворочался без сна на своей койке и вспоминал наслаждение, которые испытал прошлой ночью. Его очень сердило, что он не может забыть Ланну. И в наказание самому себе днем не давал усталому телу ни минуты передышки, берясь за самую трудную работу. Проклятье! Ему хотелось принять душ и всей кожей ощутить что-нибудь чистое и свежее… такое, как прикосновения Ланны. Сокол яростно сжал челюсти.

Натянув поводья, он остановился перед конюшней, спрыгнул с лошади и повел было ее вовнутрь, чтобы расседлать. Но внезапно до него донеслись странные звуки: кто-то тянул колеблющимся голосом заунывную, монотонную песню. Сокол остановился. Любопытно, кто бы это мог быть? Надо посмотреть.

Набросив поводья на ограду коралля и затянув их небрежным узлом, он оставил лошадь, поднырнул под перекладину изгороди и отправился на поиски. Когда он завернул за угол конюшни, то увидел Бобби Черного Пса, сидящего лицом к заходящему солнцу. Бобби, раскачиваясь, пел. Сокол остановился, чтобы послушать, недоуменно нахмурив брови. Как он ни пытался, но не мог разобрать ни слова или фразы, которые помогли бы ему узнать, что это за песня.

– Что ты поешь, я никак не могу узнать эту песню? – прервал певца Сокол.

Бобби Черный Пес отнесся к этому проявлению невежества с презрением:

– Это из «Пылающей стрелы», тысяча девятьсот сорок девятый год.

Сокол иронически покачал головой. Однако вся его насмешливость разом пропала, когда он увидел в руках индейца галлон виски.

– Где ты раздобыл виски? – Сокол считал, что всякий на ранчо понимает, что старому индейцу-пьянице нельзя давать спиртное. – Кто тебе его дал?

– Я выторговать, – гордо произнес Бобби, поняв по тону Сокола, как тот недоволен, и защищаясь от невысказанного упрека в том, что выпрашивал милостыню. – Отдать за бутылку большое волшебство.

У Сокола мрачно опустились уголки губ. «Большое волшебство» было, вероятно, коробочкой с глазком, посмотрев в который, можно увидеть картинку с обнаженной женщиной, которую индеец прошлым вечером пытался всучить каждому из ковбоев. Видимо, кто-то все-таки взял ее.

– Кто обменял тебе виски на большое волшебство? – продолжал расследование Сокол.

Индеец нахмурился, пытаясь вспомнить:

– Человек-С-Двумя-Лицами.

– Это описание подходит множеству людей на этом ранчо, – пробормотал Сокол. А громко спросил: – Ты знаешь его американское имя?

– Она дать мне хорошее виски, – Бобби поднес горлышко бутылки ко рту, отхлебнул большой глоток и издал вздох удовлетворения. – Ты хотеть немного?

Она? Впрочем, подумав немного, Сокол решил, что это местоимение может ничего не значить. Бобби Черный Пес по мере того, как пьянел, постепенно возвращался к старой привычке говорить на индейский лад. В языке навахо нет различий между мужским и женским родом. Поэтому одно и то же местоимение употребляется для обозначения и мужчин, и женщин.

– Кто это был, мужчина или женщина? – спросил Сокол.

Но алкоголь уже сделал свое дело. Бобби Черный Пес погрузился в мир грез и не слышал вопроса. Он смотрел на золотой шар заходящего солнца и бормотал свои неразборчивые песни.

Сокол покачал головой и отвернулся. Поразмыслив, он пришел к фаталистическому выводу, что не имеет значения, кто именно дал виски Бобби Черному Псу. Вернее всего, он тем или иным путем все равно добыл бы себе бутылку. Выпивка была единственным способом, которым старик мог вернуться обратно в былые дни своей славы.

– Кэтрин, я уже говорила вам, что Джонни получил отличную оценку на последнем экзамене по математике? Он написал об этом в письме, которое я сегодня получила. Джонни так горд успехом.

– Нет, еще не рассказывала. Надо мне не забыть послать ему какой-нибудь маленький подарок в награду за то, что он хорошо поработал, – откликнулась Кэтрин с типичной для бабушек щедростью.

– Джонни очень хорошо учится в школе, точь-в-точь как его отец, – теперь Кэрол обращалась к Ланне, не столько похваляясь, сколько объясняя предыдущее сообщение.

Они сидели рядом на диване. Кэрол была занята своим рукоделием, а Ланна без особого интереса небрежно перелистывала страницы какого-то журнала.

– Чэду тоже пришлось немало потрудиться в школе, – вставила Кэтрин. – Аттестат ему выдали не просто за то, что он – Фолкнер.

– Конечно, нет, – согласилась Кэрол. – Но Чэд – очень умный. Это все знают.

Ланна сделала вялую попытку проявить интерес к разговору. Но он привлекал ее внимание ничуть не больше, чем журнал, лежавший у нее на коленях. Как скучны эти банальные женские беседы о мужьях и детях… Она прикрыла рот рукой, пряча усталый зевок.

– Наверное, я наскучила вам всеми этими разговорами о Джонни? – извиняясь, спросила Кэрол.

– Нет, ничуть, – возразила Ланна. – Я просто устала. Не слишком хорошо спала прошлой ночью.

И это была правда. Она всю ночь напролет беспокойно металась и переворачивалась с боку на бок, просыпаясь при малейшем звуке. Ланна и сама не предполагала, что так сильно будет ожидать прихода Сокола, и это открытие немало ее встревожило. Утро тоже не принесло особенного облегчения – Ланна весь день чувствовала себя усталой и истощенной, и это говорило о том, что после гриппа запаса сил у нее осталось немного.

– Может, вам следует сегодня лечь пораньше? – предложила Кэтрин.

– Думаю, вы правы, – вздохнула Ланна. Отбросив журнал в сторону, она встала. – Спокойной ночи. Передайте от меня пожелание доброй ночи Чэду. Я не стану заглядывать к нему, чтобы попрощаться. Не хочу беспокоить его, пока он занят работой.

– Передадим, – пообещала Кэрол.

– Не хотите ли выпить перед сном горячего молока? Или, может быть, немного какао? – предложила Кэтрин.

– Нет, спасибо, – отказалась Ланна и вышла было из комнаты, но затем остановилась в нерешительности: – Нет ли у вас сассафрасового чая? Это мое средство от всех недугов.

Кэтрин еле заметно замялась, потом кивнула:

– Уверена, что есть. Я попрошу Розанн принести чашку с чаем в вашу комнату.

– Благодарю вас. Спокойной ночи.

Ланна прошла по лабиринту коридоров в свою комнату. Войдя, она первым делом машинально бросила взгляд на застекленную дверь, ведущую на веранду. Постояла в нерешительности, затем пересекла спальню, чтобы опустить занавески на двери и окнах. Взявшись за шнур, опускающий шторы, она вздохнула, не решив окончательно, как поступить. Посмотрев за окно в ночную темноту, Ланна вздохнула еще раз и повернула маленькую ручку, запирающую дверь на веранду, а затем опустила тяжелые занавеси.

Минут пятнадцать спустя она уже была готова ко сну. Почистила зубы, намазала лицо кремом и переоделась в шелковую пижаму. Можно ложиться. Эта ночь не сулила ничего, кроме сна. Ланна подошла к кровати и откинула покрывало. Но лечь не успела – раздался легкий стук в дверь. Затем послышался голосок Кэрол:

– Отельное обслуживание.

Ланна улыбнулась. Она вновь накинула покрывало на постель, и в это время дверь открылась.

– Вам не следовало из-за меня беспокоиться. Я этого, честно говоря, и не ожидала, – сказала Ланна.

– Знаю, что не ждали. – Кэрол поставила на столик возле кровати Ланны фарфоровую чашку с блюдцем.

– Спасибо, вы так заботливы, – Ланна взяла чашку и вдохнула соблазнительный аромат, поднимавшийся от горячей жидкости.

– Мне это не составило труда, – пожала плечами Кэрол. – Как вы себя чувствуете? Надеюсь, не слишком плохо. Было бы ужасно, если бы вы, приехав сюда отдыхать, вновь заболели.

– Я просто устала, – сказала Ланна, сделав глоток ароматного чая. – О, это какая-то другая смесь. Не та, которую я завариваю, – она еще отпила немного. – Мне нравится. Вы знаете, что в нее входит?

– Нет. Это Кэтрин заваривала. Розанн уже легла спать. Вот почему я вызвалась сама принести вам чай.

– Ну не знаете, и неважно, – Ланна отпила еще пару глотков и поставила чашку на блюдце.

– Вы устали. Не буду вам мешать, – Кэрол направилась к двери. – Еще раз спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – благодарно проговорила Ланна, садясь на край кровати. Она включила маленький ночничок, прикрепленный к спинке в головах кровати. – Вас не затруднит выключить свет?

– С удовольствием, – Кэрол, стоявшая уже на пороге, протянула руку и щелкнула выключателем возле двери.

Яркая люстра под потолком погасла, и теперь в полутьме спальни лишь ночник отбрасывал на подушку рассеянный круг света. Кэрол улыбнулась на прощание и закрыла за собой дверь.

Ланна опять взялась за чашку, надеясь, что успокаивающий напиток поможет ей уснуть. Ей не хотелось провести нынешнюю ночь так же, как предыдущую. Зевнув, она поднесла чашку к губам и неторопливо выпила весь чай, затем скользнула под одеяло и выключила ночник.

Она повертелась то так, то эдак, поудобнее пристраивая голову на подушке, а затем почувствовала, что ее подташнивает, но это быстро прошло, и Ланна уснула. И ей почти немедленно начал сниться сон. Ей чудилось, что рядом с ней в постели лежит Сокол. Его глаза сияли невыносимой яркой голубизной, а волосы были еще чернее, чем в жизни, и сверкали, отбрасывая так много света, что Ланне даже во сне пришлось зажмурить глаза, чтобы спастись от этого невыносимого сияния.

Затем перед ее глазами взорвались и замелькали разноцветные пятна. Сердце заколотилось так громко, что Ланна была уверена: оно вырвалось из груди и бьется где-то рядом. Девушка всмотрелась и увидела, что ее сердце – в руках Сокола. Она умоляла вернуть ей сердце, но он на ее просьбу лишь улыбнулся беспечной улыбкой и пошел прочь. Потом рядом с ней оказался Чэд и стал обещать, что даст ей новое сердце, убеждая и успокаивая Ланну, как делал это всегда. Ланна слышала его голос совершенно отчетливо, вот только по лицу Чэда пробегали какие-то волны и оно беспрерывно меняло очертания, как в кривом зеркале в комнате смеха.

Подошла Кэрол и стала рассказывать Ланне о письме, которое получила от своего сына Джонни. Ланна попыталась объяснить, что Сокол украл ее сердце, но Кэрол только засмеялась и стала уверять, что Сокол не может так поступить.

Сон превратился в целое шествие лиц, проходивших перед ней длинной чередой, – вначале Сокол, затем Чэд, Кэрол, которую сменила Кэтрин, ревниво бранившая Джона. Затем явился Джон, из карманов которого высовывались пачки тысячедолларовых банкнотов. Он принялся совать деньги в руки Ланне, настаивая, чтобы она их взяла. Затем в ее сновидение слетел откуда-то сверху старый индеец-навахо, хлопая, как крыльями, обрывками своего грязного розового одеяла и каркая, как ворона. На его узловатых пальцах выросли когти, и он хватал ими Ланну за руки, а вокруг его шеи болталось ожерелье из кедровых бусин.

Дышать было тяжело, воздух вырывался из легких со свистом. Сердце опять оказалось в груди. Она слышала, как оно бьется. Это Сокол все же сжалился и вернул ей сердце? Или Чэд выполнил свое обещание и дал новое? Надо проверить. Она должна посмотреть, остались ли на сердце отпечатки пальцев. Отпечатки? Как она может найти на своем сердце отпечатки пальцев, если оно стучит у нее в груди? А может быть, это не сердце, а что-нибудь другое?

Во сне Ланна попыталась убежать от этих кошмарных сновидений, но ноги отказывались ей повиноваться. И еще этот цвет… слишком много цвета. Ослепительного. Это Четвертое июля. Праздничный фейерверк. И Ланна успокоилась и стала смотреть, как в небе взрываются яркие красные, голубые, зеленые и желтые звезды. Они вращаются и разлетаются в разные стороны. Она находится внутри калейдоскопа. Эти ошеломительные сочетания и узоры созданы специально для нее. Аметистовые, оранжевые, рубиновые, изумрудные. Она окружена драгоценностями. Огромными, в сотни каратов драгоценными камнями. Кто-то сыпет их на Ланну, не переставая. Внезапно онa ощутила, что ее руки прикованы к кровати неимоверной тяжестью перстней, и она не в силах шевельнуть даже пальцем.

Всю ночь напролет Ланна металась между прекрасными сновидениями и кошмарами. И в каждой грезе таилось что-то темное и угрожающее, а в каждом кошмаре скрывалась некая красота. Когда она наконец проснулась, то испытала приступ сожаления. Ей не хотелось покидать дивный мир, оставшийся за гранью сна. Но испытанный в нем сладостный хмель постепенно проходил. Ланна чувствовала нечто странное: с одной стороны, она хорошо отдохнула, а с другой – ощущала легкую вялость и апатию.

Когда она вошла в комнату, где семья обычно завтракала, то застала там одну только Кэтрин. Та любезно улыбнулась Ланне:

– Сегодня вы проснулись немного раньше, чем обычно. Как себя чувствуете?

– Лучше, – улыбнулась в ответ Ланна.

– Что будете пить с утра? Апельсиновый или грейпфрутовый сок? У нас есть и тот и другой, – Кэтрин отодвинула от стола плетеный ратановый стул и подошла к боковому столику, на котором были расставлены многочисленные тарелки и графины.

– О, совершенно неважно. Не беспокойтесь, я возьму сама, – предложила Ланна.

– Садитесь, – не уступала Кэтрин. – Все равно я собиралась налить себе еще кофе.

Ланна выбрала апельсиновый сок, и Кэтрин поставила перед ней стакан, наполненный горьковато пахнущей оранжевой жидкостью.

– А где Кэрол? – спросила Ланна, пригубив сок. – Она еще спит?

– Нет. Уверена, что она вся в хлопотах. Укладывает вещи Чэда. – Кэтрин бросила в чашку с кофе кусочек сахара.

– Чэд уезжает?

– Да. Сегодня утром ему надо лететь в Феникс. Чэд считает, что не может так надолго отлучаться от дел в офисе. Он и так пробыл здесь уже несколько дней. – Раздалось мелодичное позвякивание ложечки о края чашки: Кэтрин размешивала сахар в кофе. – Если вы хотите поговорить с Чэдом до того, как он улетит, то он сейчас у себя в кабинете, собирает необходимые для него документы.

– Да, пожалуй, мне надо перемолвиться с ним парой слов, – пробормотала Ланна, слегка нахмурившись. – Мне необходимо спросить его о моем новом сердце.

«Что это я говорю?» – спохватилась Ланна, не успев еще произнести эти слова. Какое новое сердце? Ведь все это было не наяву, а в сновидении, которое пригрезилось ей минувшей ночью. Она рассмеялась, пробормотав:

– Это безумие…

– О чем вы говорите, дорогая? – с любопытством посмотрела на нее Кэтрин.

– О, ничего, – Ланна покачала головой и встала из-за стола. – Этой ночью мне приснился дичайший сон. Я, кажется, еще заговариваюсь после него. Извините.

– Пустяки.

Ланна вышла из комнаты и поспешила по коридору в прихожую, а оттуда – во второй сводчатый проход, который вел к полированным резным дверям из красного дерева. За ними находился кабинет Чэда. Она постучала дважды.

– Войдите, – отозвался Чэд.

Ланна повернула украшенную витиеватым узором медную ручку, открыла дверь и вошла. Она впервые оказалась в кабинете Чэда. Первое, что бросилось Ланне в глаза, – сильное влияние индейской культуры на убранство кабинета. На стенах висели одеяла, сотканные навахо, на каминной полке стояли несколько кукол качина. Их уравновешивала вполне «западная» обстановка. Несколько охотничьих трофеев – оленьи рога, тяжелая дубовая мебель, кожаный диван и кресла. Всему противостоял большой чертежный стол, отделения для бумаг которого были заполнены рулонами свернутых «синек» – светокопий чертежей и планов. Это была в высшей степени «мужская» комната – на всем лежал отпечаток индивидуальности ее бывшего хозяина Джона – охотника, строителя и исследователя культуры навахо.

Чэд стоял около массивного старинного письменного стола и разбирал на нем бумаги. Рядом лежал открытый кейс. Его красивое лицо осветилось улыбкой, когда он увидел Ланну.

– Доброе утро. Кэтрин только что сказала мне, что вы сегодня утром уезжаете, – Ланна прошла через комнату и остановилась перед столом. – Вчера вы об этом и словом не обмолвились.

– Я рассчитывал уехать позже, во второй половине дня. Но Кэрол попросила меня заглянуть в мою старую alma mater и проведать Джонни. Она хочет послать ему несколько книг, а Розанн испекла его любимое печенье, так что я вынужден отправиться пораньше, чтобы доставить «посылку из дома». – Чэд добавил в папку, которую держал в руках, несколько бумаг и положил ее в брифкейс поверх прочих. – Таким образом Кэрол пытается возместить то, что не видела Джонни в последний уик-энд.

– Надеюсь, что это не из-за меня, – нахмурилась Ланна.

– Конечно же, нет. В выходные в школе проводили несколько спортивных соревнований, а он играет в футбольной команде в нападении.

Это объяснение несколько успокоило Ланну. Больше всего ей не хотелось бы явиться причиной каких-либо разногласий в этой и без того не слишком складной семье.

– Могу тогда представить, как Кэрол им гордится, – сказала она.

– Гордится? Сказать так – почти ничего не сказать! – воскликнул Чэд. – Она практически живет только для этого мальчика. И меня порой беспокоит, что она сделала Джонни центром своего существования. Она пишет ему четыре или пять раз в неделю. Иногда я думаю, что она заботится о своем сыне больше, чем заботится о… – Он замолчал, и на лице его промелькнуло выражение досады. – Извините меня, Ланна.

– За что? – Она наклонила голову набок, блестящие каштановые волосы рассыпались по плечам.

– Это старая история. Мужья всегда обвиняют жен в том, что те ими пренебрегают. – Он решительно захлопнул кейс, словно показывая, что сборы закончены. – Я вовсе не собирался начинать с вами этот разговор. Кэрол, разумеется, далека от совершенства, но и я тоже.

– Только вы немного ближе к совершенству, чем она, – поддразнила его Ланна в попытке разрядить внезапно возникшую напряженность.

Чэд обошел стол и встал перед Ланной, положив руки ей на плечи. Его глаза, изучающе всматривавшиеся в лицо девушки, казалось, излучали абсолютную искренность.

«И все же Сокол не верит ему», – пронеслась в сознании Ланны непрошеная мысль.

– Кэрол хорошая жена… и хорошая мать, – с нажимом произнес Чэд. – Я хочу, чтобы вы это знали, и тогда вы поймете, что это не из-за того, что мне недостает чего-то, что я… – Он опять умолк, не закончив запутанной фразы. – Я почти жалею о том, что вы пришли сюда, чтобы со мной попрощаться, – не пробормотал, а почти простонал Чэд. – Если бы здесь были мать или Кэрол, то мне было бы легче.

Он настойчиво твердил свои объяснения, а его пальцы в это время все сильнее сжимали плечи Ланны. Девушка не отрываясь смотрела в его светлые карие глаза и видела, как в них сверкают золотые искорки. Их блеск, казалось, гипнотизирует ее. И Ланна поняла, насколько опасно очарование, которым он обладал, – опасно, потому что он мог, не смущаясь, требовать от нее уважения к своей жене и одновременно, что называется, «подбивать клинья» – иного слова для его поведения Ланна найти не могла, – исподволь подбираясь к ней. Созданный ею образ Чэда начал тускнеть в ее глазах. Но она не делала никаких попыток остановить Чэда – лишь потому, что хотела увидеть, как далеко он может зайти.

Чэд привлек ее к себе. Его губы были влажными и твердыми. Чэд властно, по-хозяйски поцеловал девушку. Его руки спустились с плеч Ланны ниже на ее талию, и он прижал ее к себе еще крепче. Это был поцелуй, о котором она давно мечтала. Но он вовсе не взволновал ее. Напротив, ей захотелось отстраниться. Ей недоставало того чувства возбуждения, которое Сокол – удивительный, бурный, горячий, пьянящий Сокол – вызывал у нее с такой изумительной легкостью. Ланна уперлась руками в грудь Чэда, стараясь высвободиться и сожалея об этом поцелуе. Исследовательское любопытство завело ее слишком далеко.

Но сразу освободиться Ланне не удалось. Когда дверь кабинета отворилась, она все еще оставалась в объятиях Чэда. Неожиданное вторжение заставило обоих оглянуться. Глаза Ланны расширились от ужаса, потому что она увидела Сокола. Глаза его были леденяще голубыми – ей стало зябко от их холодности. Руки Чэда ослабили объятие, но остались на талии Ланны – он словно защищал ее от незваного гостя.

– Самолет будет готов к взлету через пятнадцать минут. Джейк доставит тебя в Феникс, – сделав это сообщение, Сокол помолчал, затем губы его дрогнули в холодной усмешке: – Сожалею, что потревожил тебя.

И вышел в прихожую, притворив за собой дверь. Ланна в безмолвном отчаянии опустила голову. Даже нечего гадать о том, что подумал Сокол, застав эту сцену. Сможет ли она когда-нибудь объяснить, что произошло? Поверит ли ей Сокол? Она была настолько угнетена, что даже и не пошевелилась, чтобы высвободиться из объятий Чэда.

– Ланна, что я могу сказать? – пробормотал он. – Мне не следовало позволять себе целовать вас. Хорошо, что нас видел всего лишь Сокол, но ведь могли войти и… – Едва коснувшись рукой подбородка Ланны, он приподнял его. – Извините. Я не мог справиться с тем, что я чувствую к вам…

Ланна, изогнувшись, выскользнула из его рук.

– Чэд, ничего больше не говорите.

– Знаю, что у меня нет никакого права говорить вам о своих чувствах, – он схватил Ланну за руку, когда та шагнула в сторону, и удержал возле себя. – Более того, у меня нет права испытывать к вам те чувства, которые мной завладели. Но теперь уже ничего нельзя изменить. Что случилось, то случилось. И, поверьте мне, сейчас я ощущаю себя так же отвратительно, как и вы.

– Я верю вам.

«Верю ли я ему на самом деле?» Или все это было обдумано заранее, и Чэд намеренно разыграл эту сцену, чтобы заставить Сокола отвернуться от нее?

– Я совсем не желал доставить вам боль или чем-то вас огорчить, – хрипло продолжал Чэд. – Последние несколько дней были для меня пыткой: находиться подле вас и не иметь возможности обнять и поцеловать…

– Больше этого никогда на случится, Чэд, – сказала Ланна.

– Я не виню вас за то, что у вас возникло такое чувство, дорогая, – Чэд попытался вновь обнять ее, но Ланна не позволила.

– Нет, – произнесла она твердо и уклонилась от его объятий.

– Ланна! – позвал Чэд, но она, не обращая внимания на призыв, стремительной походкой вышла из комнаты.

Ланна не бежала от Чэда. Она бежала на поиски Сокола. Но объяснять это Чэду она не собиралась.

Покинув дом Фолкнеров, она очутилась в ослепительном море солнечного света. Пока Ланна добиралась до деревьев, росших на лужайке, ей пришлось ладонью заслонять глаза от слепящих лучей. Ланна остановилась и стала осматривать двор ранчо в надежде увидеть Сокола. Но его нигде не было.

Возле одного из зданий какой-то ковбой грузил тюки в кузов пикапа. Ланна направилась к нему. Этот человек мог случайно заметить, куда Сокол направился.

– Вы не знаете, где я могу найти Сокола? – прерывающимся от быстрой ходьбы голосом спросила она, когда остановилась возле заднего откидного борта грузовика.

Ковбой, не выпуская из рук поклажи, повернул к ней голову. Ланна видела, как он что-то не спеша соображает, и могла представить, о чем думает этот старик, но ей не было до того дела.

– Я видел, как он минуту назад пошел вон в ту конюшню, – произнес ковбой и махнул рукой, показывая, какое из строений он имел в виду.

Ланна поспешила в указанном направлении. Раздвижная дверь конюшни была слегка приоткрыта, и Ланна проскользнула в эту щель. Внутри стоял полумрак. Спертый воздух наполнен запахами лошадей и сена. Вторая дверь в противоположном конце конюшни была раздвинута настежь, чтобы солнечные лучи могли освещать полутемное помещение. И в этом сияющем проеме Ланна увидела Сокола – он вел за собой лошадь. Ланна бросилась к нему по длинному проходу между стойлами. Когда она приблизилась, Сокол успел уже привязать лошадь за недоуздок к стальному кольцу, вбитому в стену. В паре шагов от него на полу лежало «западное» седло с седелкой и попоной. На Ланну он даже не взглянул. Лицо – бесстрастное, как маска.

– Сокол, я хотела бы объяснить тебе то, что ты увидел в кабинете, – начала она.

– Зачем? – Он усердно чистил лошадь скребницей. – Это не имеет ко мне никакого отношения.

По бесцветности и безразличию его голоса Ланна поняла, что объясниться с ним будет нелегко.

– Все было не так, как тебе показалось, – произнесла она протестующе, желая от всей души, чтобы он по крайней мере взглянул на нее, когда она с ним разговаривает.

Но все внимание Сокола было приковано к делу, которым он занимался.

– Уверен, что вы с ним просто друзья.

Это было сказано безо всякого особого выражения, которое делало бы его замечание насмешкой, но оно уязвило Ланну не меньше, чем намеренная колкость.

– Я вовсе не это пыталась сказать. То есть – да, мы с ним друзья. Чэд был очень добр ко мне. Он мне много помогал в эти последние несколько недель, – в своем возбуждении Ланна понимала, что говорит совсем не то, что хочет на самом деле сказать.

– И ты просто отблагодарила его за все, что он для тебя сделал, – все тем же ровным тоном проговорил Сокол.

Повесив скребницу на крючок в стене, он нагнулся за попоной.

– Нет, этот поцелуй был вовсе не знак моей благодарности, – запротестовала Ланна, глядя, как Сокол расправляет попону на лошадиной спине. Строгость, которой веяло от его резкого профиля, затрудняла всякие попытки объясниться. – Может быть, ты все-таки удосужишься посмотреть на меня, когда я с тобой разговариваю? – потребовала она с гневным раздражением.

Он обернулся к ней, не снимая руки с полосатой попоны.

– Что ты собираешься мне рассказать? – бесконечное терпение в его глазах словно подчеркивало его полное безразличие к этому разговору. – Что ты боролась, но он силой заставил тебя поцеловать его?

– Нет! – возмутилась Ланна, словно он молчаливо насмехался над ней, хотя ничто ни во внешности Сокола, ни в его тоне не говорило об этом.

Он отвернулся и поднял седелку.

– Если ты дашь мне возможность, я расскажу, как все было на самом деле, – сказала Ланна.

– То, что происходило между тобой и Чэдом, меня не интересует. – Сокол положил седелку поверх попоны. – Я не суюсь в его дела, он не суется в мои.

– Я пытаюсь рассказать тебе то же самое, – отпарировала Ланна. – Чэд – очень красивый мужчина, опытный и обаятельный. Сомневаюсь, чтобы ты мог оценить то, что я собираюсь тебе сказать, но любая женщина будет польщена, если такой мужчина проявит к ней интерес. Кроме того, мне хотелось посмотреть, поцелует ли он меня, несмотря на то, что у него есть жена. И ты не можешь бросить в него за это камень.

– Полагаю, что если это окажется достаточно лестным, то ты прыгнешь и к нему в постель. – Сокол поднял седло, опустил его на спину лошади и принялся прилаживать. – Конечно, ты можешь попросить Кэрол подвинуться. Ей нравится вкус всего запретного, так что, может быть, тебе с Чэдом удастся уговорить ее на любовь втроем.

– Черт тебя побери, Сокол! Прекрати наконец выворачивать все мои слова наизнанку и выставлять их в худшем свете. Я стараюсь вбить в твою черепушку, что поцеловала Чэда главным образом из любопытства. Я хотела узнать, почувствую ли то же самое возбуждение, которое испытывала, когда меня целовал ты.

– Состязание поцелуев? – Губы Сокола скривились, но юмора в его усмешке было очень мало. Перекинув поводья через седельную луку, он нагнулся к брюху лошади, чтобы затянуть подпругу. – Это что-то новенькое. Да ты, я смотрю, оригиналка.

Он продел подпругу в пряжку, затягивая ее.

Ланна ждала, но Сокол так и не задал вопроса, на который она рассчитывала.

– Ты не хочешь узнать, что я выяснила?

– Не особенно.

Сокол окончательно затянул подпругу и, задев Ланну плечом, прошел мимо нее, чтобы надеть на лошадь узду.

– Не может быть даже никакого сравнения, – проговорила она тихо, почти робко. – Я почти ничего не почувствовала.

– Очень жаль.

Сокол вставил в рот лошади удила. Послышался скрежет – лошадь принялась жевать мундштук.

– И это все, что ты можешь сказать? – на лице Ланны отразилось мучительное недоверие.

– У каждого из нас свои заботы. – Он застегнул узду на пряжку, а затем отвязал недоуздок. – Но я никогда не лезу в любовные дела других людей.

Ланна смотрела, как он взял поводья, чтобы увести оседланную лошадь.

– Куда ты собираешься?

– Надо проверить кое-какие загородки.

– Подожди, – Ланна положила руку ему на предплечье. – Я поеду с тобой. Дай мне какую-нибудь лошадь.

Сокол остановился и посмотрел на ее руку. Она казалась маленькой и белой на выцветшем желтом рукаве его рубахи. Когда он медленно перевел взгляд на лицо Ланны, его голубые глаза были непроницаемыми, лишенными всякого чувства.

– Я езжу верхом один, – заявил он.

Но Ланна отказывалась понимать намек.

– На этот раз тебе не придется ехать одному. Я поеду с тобой и составлю тебе компанию.

– Не слишком-то хорошая мысль – показаться в моем обществе.

– Мне это безразлично. Как ты не можешь понять, что для меня не имеет значения, кто ты и что ты? Я хочу ехать с тобой. – Она отбросила в сторону всю свою гордость и смотрела на него со спокойной решимостью.

– Я езжу один, потому что хочу этого.

Сокол двинул рукой, сбросив ее ладонь.

– Разве тебе никто не нужен, Сокол? – с болью в голосе спросила сбитая с толку Ланна.

– Зачем? – Сокол одарил ее еще одним пустым взглядом.

Это привело Ланну в бешенство.

– Ты прекратишь смотреть на меня, как какой-то проклятый… – Она запнулась на полуслове, чтобы подыскать другое слово.

Но Сокол уже подхватил словечко, которое она собиралась, но не решилась произнести.

– Как какой-нибудь проклятый индеец! Это ты хотела сказать? Да, именно так. Одна половина у меня индейская! С какой из половин ты хочешь прокатиться – с навахо или с белым? – вызывающе крикнул он.

Ланну оскорбили его слова, и она, замахнувшись, бросилась вперед, чтобы ударить его по лицу. Но рука так и не достигла цели. Сокол перехватил ее запястье и грубо притянул девушку к себе. Обе руки Ланны оказались прижаты к телу стальной хваткой, а саму ее грубо притиснуло, как к стене, к его каменной груди. Сокол сгреб волосы Ланны в пригоршню, безо всякой жалости оттягивая голову девушки назад. Боль была такая, словно он сдирал с Ланны скальп.

Не обратив внимания на ее полузадушенный вскрик, он впился в ее губы, терзая и насилуя в безжалостном поцелуе. Губы Ланны оказались прижаты к его зубам, и нежная кожа лопалась, оставляя на языке девушки вкус ее собственной крови.

Поцелуй закончился так же неистово, как и начался. Сокол оттолкнул ее от себя, и она, отлетев назад, споткнулась, едва сохранив равновесие. Инстинктивно она подняла тыльную сторону ладони к кровоточащим губам.

– Уходи, – глаза Сокола сверкали едва удерживаемой яростью. – Если поторопишься, то успеешь еще увидеться с Чэдом до того, как он улетит, и поплакать у него на плече.

Ланна почувствовала, как слезы текут по ее щекам, и нетерпеливо смахнула их.

– Ты не свободен, Сокол. Ты сам приговорил себя к жизни в одиночной камере. – Голос ее задрожал, но она с силой продолжала: – Ты никогда не будешь свободным до тех пор, пока не позволишь кому-нибудь любить себя и не научишься любить сам. Тебе нужно верить и нуждаться в других, чтобы жить настоящей жизнью.

Но этот призыв не произвел на него никакого впечатления. Сокол повернулся к Ланне спиной и взлетел в седло. Она смотрела, как он проезжает в открытые двери конюшни, пригнувшись под поперечной балкой. Выйдя на солнечный свет, лошадь под ним нетерпеливо затанцевала, но Сокол сдержал ее, и она пошла медленным шагом.