"Эрнест Хэмингуэй. Праздник, который всегда с тобой" - читать интересную книгу автора

мы привезли с гор, и, когда я кончал рассказ или дневную работу, я выпивал
рюмку кирша. Кончив работу, я убирал блокнот или бумагу в стол, а оставшиеся
апельсины клал в карман. Если их оставить в комнате на ночь, они замерзнут.
Радостно было спускаться по длинным маршам лестницы, сознавая, что ты
хорошо поработал. Я всегда работал до тех пор, пока мне не удавалось чего-то
добиться, и всегда останавливал работу, уже зная, что должно произойти
дальше. Это давало мне разгон на завтра. Но иногда, принимаясь за новый
рассказ и никак не находя начала, я садился перед камином, выжимал сок из
кожуры мелких апельсинов прямо в огонь и смотрел на голубые вспышки пламени.
Или стоял у окна, глядел на крыши Парижа и думал: "Не волнуйся. Ты писал
прежде, напишешь и теперь. Тебе надо написать только одну настоящую фразу.
Самую настоящую, какую ты знаешь". И в конце концов я писал настоящую фразу,
а за ней уже шло все остальное. Тогда это было легко, потому что всегда из
виденного, слышанного, пережитого всплывала одна настоящая фраза. Если же я
старался писать изысканно и витиевато, как некоторые авторы, то убеждался,
что могу безболезненно вычеркнуть все эти украшения, выбросить их и начать
повествование с настоящей, простой фразы, которую я уже написал. Работая в
своем номере наверху, я решил, что напишу по рассказу обо всем, что знаю. Я
старался придерживаться этого правила всегда, когда писал, и зто очень
дисциплинировало.
В этом номере я, кроме того, научился еще одному: не думать, о чем я
пишу, с той минуты, как прекращал работу, и до той минуты, пока на следующий
день не начинал писать снова. Таким образом, мое подсознание продолжало
работать над рассказом -- но при этом я мог слушать других, все примечать,
узнавать что-то новое, а чтобы отогнать мысли о работе -- читать. Спускаться
по лестнице, зная, что хорошо поработал,-- а для этого нужна была удача и
дисциплина,-- было очень приятно: теперь я могу идти по Парижу, куда захочу.
Если я возвращался, кончив работу, не поздно, то старался выйти
какой-нибудь улочкой к Люксембургскому саду и, пройдя через сад, заходил в
Люксембургский музей, где тогда находились великолепные картины
импрессионистов, большинство которых теперь находится в Лувре и в "Зале для
игры в мяч". Я ходил туда почти каждый день из-за Сезанна и чтобы посмотреть
полотна Мане и Моне, а также других импрессионистов, с которыми впервые
познакомятся в Институте искусств в Чикаго. Живопись Сезанна учила меня
тому, что одних настоящих простых фраз мало, чтобы придать рассказу ту
объемность и глубину, какой я пытался достичь. Я учился у него очень
многому, но не мог бы внятно объяснить, чему именно. Кроме того, это тайна.
А в сумрачные дни, когда в Люксембургском музее было темно, я шел через сад
и заходил в квартиру-студию на улицу Флерюс, 27, где жила Гертруда Стайн.
Мисс Стайн жила вместе с приятельницей, и когда мы с женой пришли к ним
в первый раз, они приняли нас очень сердечно и дружелюбно, и нам очень
понравилась большая студия с великолепными картинами. Она напоминала лучшие
залы самых знаменитых музеев, только здесь был большой камин, и было тепло и
уютно, и вас угощали вкусными вещами, и чаем, и натуральными наливками из
красных и желтых слив или лесной малины. Эти ароматные бесцветные напитки
подавались в хрустальных графинах и разливались в маленькие рюмки, и каждая
наливка -- quetsche, mirabelle или framboise -- отдавала на вкус теми
ягодами, из которых была сделана, приятно обжигала язык и согревала вас, и
вызывала желание поговорить.
Мисс Стайн была крупная женщина -- не очень высокая, но ширококостная.