"Борис Хазанов. Страх (Повесть ни о чем) " - читать интересную книгу автора

грызлось и копошилось то, что на языке наших мест называлось коротким словом
шобла. Внизу сидели иерархические чины: Маруся, Хивря, слюнявый
и
гнилоглазый Ленчик по прозвищу Сучий Потрох и другие именитые люди.
Это был легендарный Курский вокзал, и так же, как не существовало
лагпункта без начальников частей, надзирателей, стрелков, без духовного
пастыря - начальника КВЧ, оперативного уполномоченного и
начальника-самодержца, без единого, учрежденного раз навсегда порядка
властей, чинов и подчиненностей, - точно так же невозможно было во всем
Чурлаге найти подразделение, где бы не было рядом с официальной иерархией
начальства иерархии воров, изнутри управлявшей лагпунктом.
У стены, прямо напротив входа, между нарами, стояла генеральская койка,
застеленная тремя одеялами; вся стена над ней была оклеена картинками из
журналов, серебряными и пестрыми бумажками и лоскутками цветной материи, а
над изголовьем были распялены на гвоздочках большие и пыльные крылья птиц.
На одеялах сидел Вересов, подвернув под себя ноги с жирными ляжками. На
груди у Вересова висел оловянный крест, а в руках он держал гитару.
К нему подвели ларешника. Пение стихло.
"Тебе чего, землячок?" - ласково сказал Вересов, точно он ни о чем не
знал. И, склонив набок голову, стал перебирать струны. Тут кто-то,
подкравшись сзади, съездил ларешника по хоботу; ларешник обернулся и увидел
вихляющуюся спину, спокойно удалявшуюся к дверям, Человек подтягивал на ходу
заплатанные порты.
У порога он вдруг остановился, плеснул в ладоши и --
"тата-тата-тата-та!" - пошел задом, трясясь и воздев руки, дробя чечетку.
На лице танцора застыло выражение экстатической мертвенной радости. Так он
дошел, трясясь и обшлепывая себя, до койки генерала. Тот пнул его в тощий
зад: "В рот стеганный!" Человек комически охнул, скосоротился и ползком
убрался под нары.
"Ша! - квакнул Вересов.--Чтоб мне было тихо.--И ларешнику кротко: --
Землячок, приближься".
Все замолчало. Генерал играл на гитаре. Он играл и пел сиплым утробным
голосом: "Прощай, Маруся дорогая!" Чины изобразили на лицах сумрачную думу.
Шобла благоговейно слушала.
Генерал рванул струны. Песня оборвалась.
"Та-ак,--сказал он раздумчиво и впервые удостоил пленника пристальным
взглядом с головы до ног. - Так,-- цыкнул в сторону длинной слюной.-- Это
как же, земляк, получается? Нехорошо, в рот меня стегать. Некультурно!"
Ларешник ничего не ответил. Генерал поерзал задом, устраиваясь
поудобней.
"Ишь, сука, ряшку наел,-- заметил он.-- Подлюка, пес смрадный... Забыл,
с-сука,-- голос генерала окреп,-- кто тебя кормит? Тебя, хад, народ кормит,
трудящие массы. На ихнем хоботе сидишь! А ты сахару пожалел. Выходит, им с
голоду помирать, да?"
"А кто платить будет?" - ларешник спросил, проглотив слюну.
"Молчи, хад, когда начальство разговаривает! Всякая падаль тут будет
пасть раскрывать...-- Вересов цыкнул слюной, ввинтил в пленника зоркие
глаза. Помолчав, заговорил наставительно: - Слушай, земляк... Ты жить
хочешь? Ты папу-маму любишь?"
Ответа не было. Склонив большую голову, Василий Вересов погрузился в